На перроне: 25 лет спустя прошлое стучится в дверь
Я нашла младенца у железнодорожных путей и вырастила её как родную дочь спустя четверть века её прошлое напомнило о себе.
«Стой что это?»
Я резко остановилась на полпути к вокзалу, когда тихий звук нарушил тишину. Ледяной февральский ветер рвал мой платок, хлестал по лицу и доносил едва слышный плач почти заглушённый воем метели.
Звук шёл от путей. Я повернулась к старой, заброшенной будке путевого обходчика, едва видной под снегом. Рядом с рельсами лежал тёмный свёрток.
Осторожно подошла ближе. В потрёпанном, грязном одеяле лежал крошечный комочек. Из-под ткани торчала маленькая ручка красная от холода.
«Господи» выдохнула я, сердце бешено колотилось.
Я опустилась на колени и подняла её. Младенец. Девочка. Ей не было и года, может, меньше. Губки посинели. Плач слабый, будто у неё даже сил испугаться не осталось.
Прижала её к груди, распахнула пальто, чтобы согреть, и побежала в деревню к нашей единственной медсестре, Татьяне Кузнецовой.
«Марьяна, что за дела?» Татьяна увидела свёрток у меня на руках и ахнула.
«Нашла у путей. Она почти замёрзла».
Татьяна бережно взяла малышку, осмотрела. «Переохлаждение но жива. Слава Богу».
«Надо вызвать полицию», добавила она, потянувшись к телефону.
Я остановила её. «Они отправят её в детдом. Она дорогу не переживёт».
Татьяна замялась, потом открыла шкаф. «Вот. У меня осталась смесь с прошлого визита внучки. Хватит на первое время. Но, Марьяна что ты задумала?»
Я посмотрела на маленькое личико, прижавшееся к моему свитеру, на её тёплое дыхание у меня на шее. Она перестала плакать.
«Я её выращу», тихо сказала я. «Другого выхода нет».
Сплетни начались почти сразу.
«Тридцать пять, замуж не вышла, живёт одна и теперь подбирает брошенных детей?»
Пусть болтают. Меня пересуды никогда не волновали. С помощью друзей в администрации оформила документы. Родных не нашлось. Никто не объявлял ребёнка пропавшим.
Я назвала её Ангелиной.
Первый год был самым тяжёлым. Бессонные ночи. Температура. Первые зубы. Я качала её, утешала, пела колыбельные, которые едва помнила из детства.
«Мама!» сказала она однажды утром, в десять месяцев, протягивая ко мне ручки.
Слёзы покатились по щекам. После стольких лет одиночества только я и мой домик теперь я чья-то мать.
В два года она стала ураганом. Гонялась за котом. Дёргала занавески. Всё хотела знать. В три выучила все буквы в книжках с картинками. В четыре рассказывала целые истории.
«Она вундеркинд», качала головой соседка Галина. «Не знаю, как ты с ней справляешься».
«Это не я», улыбалась я. «Пусть светится, как может».
В пять лет я договорилась с попутками, чтобы возить её в садик в соседнем посёлке. Воспитатели ахнули.
«Она читает лучше семилеток», говорили мне.
Когда она пошла в школу, её украшали длинные каштановые косы с яркими лентами. Я заплетала их ей каждое утро. Ни одно родительское собрание не прошло без меня. Учителя не уставали её хвалить.
«Марьяна Сергеевна», однажды сказала педагог, «Ангелина мечта любого учителя. Она далеко пойдёт».
Сердце распирало от гордости. Моя дочь.
Она выросла грациозной, прекрасной девушкой. Стройная, уверенная в себе, с лучистыми голубыми глазами, полными решимости. Она побеждала в олимпиадах по русскому, математике, даже в областных научных конкурсах. Всё село знало её имя.
Потом однажды, в десятом классе, она пришла домой и объявила:
«Мама, я хочу стать врачом».
Я моргнула. «Это замечательно, солнышко. Но как мы потянем университет? Город? Аренду? Еду?»
«Я получу стипендию», сказала она, глаза горят. «Я найду способ. Обещаю».
И у неё получилось.
Когда пришло письмо о зачислении в медицинский, я два дня проплакала. Слёзы радости и страха. Она уезжала от меня впервые.
«Не плачь, мама», сказала она на вокзале, сжимая мою руку. «Я буду приезжать каждые выходные».
Конечно, так не вышло. Город её поглотил. Лекции, практика, экзамены. Сначала она приезжала раз в месяц. Пот