До сих пор не укладывается в голове, когда именно всё пошло под откос. Как вышло, что женщина, бывшая мне всю жизнь опорой и самым родным человеком, в один миг перечеркнула всё ради мужчины. Мужика, который и в подмётки не годится её прежней себе.
Мать родила меня поздно, уже под тридцать. Говорила, что я — её смысл, «поздняя радость». Отца я не знала: в метрике стоял прочерк, да и словом о нём она никогда не обмолвилась. Жили мы скромно, но душевно. Дорогих безделушек не было, зато была каждая копейка на счету, а вечерами — чай с пряниками под старые фильмы. Она работала счетоводом, а я верила, что между нами — нерушимая связь. Никаких ухажёров, свиданий — только я. До пятнадцати лет казалось, что так будет всегда.
А потом появился он. Геннадий. Сослуживец из другого отдела. Однажды мать пришла с работы с незнакомым блеском в глазах — и я сразу поняла: в её сердце кто-то влез. Через пару недель начались шёпот в трубку, новые платья, отговорки о задержках на работе. Я радовалась за неё, но в груди щемило. И неспроста.
Однажды она просто объявила: «Переезжаем к Геннадию. У него двушка, тебе свою комнату выделим». Я пыталась спорить — не из-за ревности, а потому, что чуяла недоброе. Он на меня смотрел сквозь, будто на лишний стул. Но мать не слушала. «Я счастлива», — твердила она. Пришлось подчиниться.
Сначала было тихо. Жили, как чужие: он сам по себе, я в своей комнате, мать — мостик между нами. Потом они расписались. За неделю до моего выпускного. И тогда всё полетело в тартарары. Геннадий сбросил маску — раньше хоть вежливым притворялся, а теперь стал настоящим деспотом. Орал, унижал, цеплялся к каждой мелочи.
«Две бабы в доме, а поесть нечего? Ты где шляешься?» — рычал он. «На каблуках расфуфырилась, мужиков ищешь, да?»
Он запирал её дома, рылся в телефоне, устраивал скандалы. Мать рыдала, а потом он приходил с розами, и всё шло по кругу. Я умоляла: «Давай уйдём, я с тобой, ты не одна». А она только вытирала слёзы: «Ты ещё маленькая, не поймёшь. Я его люблю».
Любила… Так сильно, что в итоге он запретил ей платить за мою учёбу. До этого мать сдавала нашу старую квартиру, копила на мой юрфак. Я зубрила ночи напролёт, но на бюджет не прошла — рассчитывала на её помощь.
А Геннадий заявил:
«Бабе институт не нужен. За богатого замуж выйдешь — тогда и учись».
Я взорвалась. Высказала ему всё, собрала вещи и ушла. Мать… даже не остановила. Назвала неблагодарной и велела извиниться перед ним.
Я не извинилась. С тех пор мы не говорим. Ни дня, ни слова. Она растворилась в нём, стала его тенью — говорит его фразами, смеётся его злым смехом. Если звонит — голос ледяной, будто я ей чужая.
Я сдалась. Поняла: той матери, что пекла оладьи и укрывала меня пледом, больше нет. Она умерла в тот день, когда выбрала его. Её измена — мой рубец. Но я не дам этой боли сжечь во мне всё хорошее.
Пусть живёт, как хочет. Только когда останется одна — пусть вспомнит, кого променяла на чужого.
