Мать дышит лишь моим существованием и жизнью моих детей, вколачивая свои правила без передышки…
Замужем я десять лет. Мы с супругом — православная семья, растим троих. Когда вышла за Дмитрия, уехала из посёлка под Казанью, где жила с матерью и бабкой. После смерти бабушки мать осталась одна. Скучала, навещала нас, но держалась — работала в школе, справлялась. Всё изменилось три года назад. Здоровье подкосилось — давление зашкаливало, колени опухали. Я, дрожа от страха, уговорила её перебраться поближе. Она согласилась. Всю жизнь она прожила с бабкой, без мужа, — бросить её одну я не могла. Сняли ей квартиру в нашем районе подмосковного городка, платим за неё, устроили её в библиотеку — чтобы не маялась от тоски.
Но вместо покоя я получила камень на шее, который тянет всё сильнее. Мать не просто переехала — она вросла в наш быт, как гвоздь в стену. Раньше, приезжая в гости, она баловала внуков пирогами, помогала, уезжала. Теперь же растворилась в каждом нашем дне. Её гиперопека душит, как шарф зимой. Свои принципы, свои догмы — всё это она вдалбливает мне и детям, не считаясь с нашей верой, нашими устоями. Для неё нет ни моих границ, ни их.
Всё у меня неверно: и кашу детям переварила, и сказки не те читаю. Каждый шаг — под микроскопом: что ели, куда ходили, о чём шептались. Допытывается у нянь, как следователь, а потом обрушивает на меня «науку жизни». С каждым месяцем наша связь рвётся, превращаясь в сплошное «нельзя» и «я лучше знаю». Я сломана. Дома — как на иголках, кричу на своих, теряю веру в себя. Её призрак витает за спиной даже в тишине — слышу её ворчание, укоры, шёпот: «Неблагодарная…»
Пыталась отгородиться — сократила визиты, ссылалась на кружки детей и дела. Бесполезно. Муж ей — как чужеземец. Смотрит на Дмитрия свысока, будто он крадёт её последнюю надежду вернуть те годы, когда мы жили втроём — я, она, бабка. Иногда рыдает в трубку: «Я вам мешаю, я умру — и вы даже не всплакнёте». А я тону в этом болоте, не зная, как остаться любящей дочерью, но не потерять себя. После разговоров с ней — будто мешки таскала, сил нет.
Она клянётся, что это лишь забота, что любит сильнее жизни. А я задыхаюсь. Хочу быть хорошей — но не могу. Её «любовь» жжёт, как крапива. Не видеть её — и мучает совесть, будто предала. После каждого звонка собираю осколки себя молча, но не выходит.
Теперь — луч надежды: Дмитрию предложили контракт в Германии. Мы готовимся к переезду. Это шанс вырваться, наконец дышать полной грудью. Но сердце ноет: бросить её здесь — жестоко. Вдруг станет хуже? Вдруг умрёт в одиночестве, а я даже проститься не смогу? Эти мысли гложут, как мыши.
Но жить под одним небом с ней больше нет сил. Нужен воздух, тысячи километров между нами — чтобы виделась с нами лишь по праздникам, а не впивалась в душу, как осенняя слякоть. Мечтаю, чтобы её тень перестала давить на плечи, но страх и долг сжимают горло. Прав ли наш отъезд? Стоит ли врать, скрывая, как жажду свободы? А если её тоска убьёт её — это я стану убийцей? Разрываюсь между долгом и собой. Этот выбор — как нож меж рёбер, и я не знаю, переживу ли его.
