Мать четверых детей осталась в старости совсем одна.
Материнство — это счастье, но и крест, который несут до конца. Мы отдаём себя целиком — здоровье, годы, мечты. А что получим взамен? Будут ли рядом те, ради кого истлели силы? Придут ли обнять, когда станет тяжело дышать? Или оставят с пожелтевшими фото да с тишиной, которую не разгонят даже телевизионные голоса.
Татьяна Фёдоровна Морозова крутилась как белка в колесе всю жизнь. Тихоня, труженица, после гибели мужа в аварии подняла детей одна. Младшему тогда и года не стукнуло. Мужчин после не пускала в сердце — оно было заставлено детскими кроватками, учебниками, вечно недоеденными кашами.
Работала без передышки — мыла полы в больнице, торговала на рынке сезонными ягодами, вязала ночами. Сама ходила в одном драном пальто десять зим, махнула рукой на кино и кафе. Лишь бы дети были сыты, одеты, выучены.
Старшая, Людмила, отучилась на врача, потом укатила в Германию — практика, потом контракт. Там семья, дом, свои заботы. Пишет раз в полгода, присылает фото детей в телефоне. Звонит редко — вечно на сменах. Татьяна Фёдоровна вздыхает, но гордится.
Сыновья, Игорь и Дмитрий, осели в Киеве. Не за горами, но будто за океаном. Звонят по праздникам, в гости не едут — дела, кредиты, то да сё. О их жизни узнаёт из редких постов в соцсетях. Не ропщет. Лишь бы здоровы были.
Младшая, Ольга, дольше всех держалась за мамину юбку. Школа, потом университет, а там — замуж и переезд в Питер, к мужниной бабушкиной квартире. Татьяна Фёдоровна выплакала все глаза. Оля-то хоть звонит, но в трубке — беглые фразы, фоновый голос ребёнка, вечное “мам, я потом перезвоню”.
Теперь дом — как склеп. Сердце пошаливает, ноги опухают, до аптеки еле доползает. Готовит на два дня, чтоб не маяться. Иногда соседка Алевтина Ивановна принесёт хлеба да молока. Она же водила Татьяну по врачам, выбивала льготные лекарства, вызывала “неотложку” в тот раз, когда совсем скрутило.
Дети… Есть они, да словно нет. Татьяна Фёдоровна не винит их. Сама виновата — научила быть самостоятельными, не цепляться. Не показала, как просить о помощи, ведь сама никогда не просила.
Недавно Ольга заикнулась, чтоб мать переехала к ним. Но муж насупился: “Где мы её поставим? Однокомнатная же!” Спорить не стали. Татьяна Фёдоровна и не настаивала — брезгливого взгляда не вынесла бы.
Дни теперь — как близнецы. Утром — молитва, таблетки, остывший чай. Потом — сериалы вполуха, бесконечный клубок на коленях, пыльные фиалки на подоконнике. Изредка — звонок от Алевтины, визит медсестры из соцслужбы. А по вечерам — одна мечта: а вдруг завтра кто-то приедет? Постучит, обнимет, посидит молча, держа её морщинистую руку…
Иногда достаёт старый альбом. Там — её птенцы: веснушчатые, смешные, в потертых колготках. Там — она, тридцатилетняя, с невесткиной фатой на голове. Там — вся её жизнь, отданная без сдачи.
Татьяна Фёдоровна не сердится. Не ропщет. Лишь шепчет:
— Люблю их. Буду ждать. Пока сердце стучит — буду верить.
И только Богу известно, сколько ещё осталось этим тихим верам и увидит ли она когда-нибудь всех четверых за одним столом.
