В тихом городке на берегу Оки, где время замедляется, а все друг друга знают, наша семья пережила событие, перевернувшее всё с ног на голову. Мы с мужем, Дмитрием, когда-то взяли ипотеку на квартиру, и жизнь казалась предсказуемой, как расписание электричек. Но судьба решила подшутить: Дмитрий внезапно остался без работы. Я копейки зарабатывала удалённо бухгалтером, которых хватало лишь на макароны да гречку для нас и двух наших малышей. Сбережения испарились, как утренний туман, а ипотека и детсад высасывали последнее. Тогда свекровь, Галина Петровна, предложила перебраться к ней в трёшку, а нашу квартиру сдать. Мы согласились, стиснув зубы.
Свекровь жила не одна: в одной комнате ютилась сестра Дмитрия, Людмила, со своим кавалером, а третью выделили нам. Наша комната была размером с холодильник — туда влезла только кровать, детский диванчик и крошечный шкаф. Первые дни прошли тихо, но стоило Дмитрию выйти на поиски работы, как на меня обрушилась лавина унижений. Свекровь с дочерью не стеснялись: «нахлебница», «тунеядка», «приживалка» — эти слова сыпались, как снег в феврале. Я молчала, но каждое слово оставляло рану.
Я — тунеядка? Хотя именно моя доля от продажи родительской квартиры стала первым взносом за ипотеку. Но словесные пинки были лишь началом. Галина Петровна с Людмилой то тушь мне испортят, то шампунь выльют, то «случайно» в грязь мою кофту уронят. Стирать мне велели в тазике, чтобы «электричество не жечь». Сушить бельё приходилось на батарее — балкон был святая святых свекрови. С едой — полный кошмар: деньги на продукты отдавали Галине Петровне, но стоило Дмитрию выйти на работу, как мне тыкали в лицо каждым куском хлеба. Спасал только детсад, где детей кормились досыта. Я пряталась в комнате, пока муж не возвращался.
Работать дома было пыткой. Людмила с кавалером включали музыку на всю катушку, будто специально. Я сидела в наушниках, но их хохот и ругань пробивали даже шумоподавление. Я умоляла Дмитрия поговорить с ними, но он отмахивался: «Сейчас испытательный срок, терпи». Он не видел, как они ломают мне жизнь — при нём они были ласковы, как котята, лебезя перед детьми.
Но однажды всё вскрылось. Дмитрий приболел и остался дома, никому не сказав. Я отвела детей в сад, вернулась — и тут же нарвалась на сцену. На пороге меня перехватил кавалер Люды, здоровый детина по кличке Гриша. «Эй, слетай за пивом!» — рявкнул он. Я отказалась, и он орал, что я никто и звать меня никак. Когда я попыталась пройти, он схватил меня за руку: «Не сделаешь — будешь на лестнице ночевать, как бродячая!» Тут из кухни вышла свекровь. С ядовитым смешком добавила: «Да и мусор вынеси, раз уж ты тут лишняя».
И тут распахнулась наша дверь. Лицо Дмитрия было краснее свёклы. Свекровь юркнула на кухню, а Гриша попытался слиться со стеной. Дмитрий схватил его за шкирку и выкинул в подъезд, как мешок с картошкой. «Ещё слово — и вы меня больше не увидите. Никогда!» — бросил он, хлопнув дверью. Свекровь запричитала, хватаясь за сердце, но Дмитрий лишь молча сверкнул глазами.
В тот же день он позвонил нашим арендаторам и велел освободить квартиру к концу месяца. Как только они съехали, мы с облегчением вернулись домой. Но Дмитрий пошёл дальше — продал свою долю в трёшке семье из глубинки. Жить в такой «коммуналке» для свекрови и Люды стало пыткой. В итоге они променяли свою часть на однушку на краю света.
Проклиная нас, Галина Петровна вычеркнула Дмитрия из своей жизни. Не звонит, не пишет, будто и не было у неё сына. Но, к моему удивлению, Дмитрий только облегчённо вздохнул. «Они высасывали из нас жизнь, — сказал он. — Теперь мы наконец свободны». И он прав: наш дом снова стал крепостью, а тени прошлого растаяли, как дым.
