Вчера с утра матушка позвонила мне взволнованным голосом:
— Душенька, сбегай к нашей соседке — к бабушке Полине. Ей что-то сильно докучает, просила совета насчёт законов. Больше ничего не сказала, только твердила, что ты разумная, поможешь…
Я знала Полину Ивановну с малых лет. Мы жили в одной хрущёвке долгие годы, и даже после замужества, навещая мать, я неизменно здоровалась с бабушкой Полиной у подъезда. Ей уже под девяносто, но ещё недавно она бойко ходила по двору, угощала маму блинами да вела долгие беседы с соседками. В последнее время, правда, чаще жаловалась на сердце. Её младший сын, Мишенька, жил с ней и во всём помогал. А старший — Вадим — обитал на другом конце Москвы и наведывался всё реже.
Когда-то Вадим уехал поступать в суворовское училище, затем служил, обзавёлся семьёй, получил квартиру, дачу под Звенигородом, машину. Жил в достатке, но от матери отдалился: то молчал, то ворчал, то приказывал. А Миша остался с ней. Годы шли, и он стал её единственной поддержкой. Вот ему-то бабушка Полина и решила весной переписать квартиру.
Старший сын узнал и… не возразил. Буркнул:
— Мне не надо, у меня всё есть. Пусть хоть у Мишки будет угол.
Казалось бы — всё по справедливости. Но затишье длилось недолго.
Когда я зашла к Полине Ивановне вечером, по её покрасневшим глазам было ясно — она проплакала не один час. Она присела, смахнула слёзы и спросила дрожащим голосом:
— Деточка… где делают эту… ну, как её… проверку на родство?
Я онемела.
— Бабушка, зачем вам это?
И тут она рассказала. Неделю назад к ней ворвался Вадим. Не снимая сапог, бросил:
— Я не сын твоего покойного. У нас с ним крови разные. Всё ясно. Потому ты и квартиру Мишке отдала, а не мне. Я тебе чужой. А он — кровный.
С этими словами он хлопнул дверью. Не дав ей и слова вымолвить. Телефон его молчал.
Полина Ивановна шептала:
— У моего покойного была вторая положительная, я помню… А свою — запамятовала. В старом паспорте стояло, да его сменила. А группу Вадима я и не знала… Родился он — я и не вникла тогда, спросить не у кого…
Кто-то подсказал ей сделать анализ ДНК. Но я объяснила — это непросто: мужа её схоронили двадцать лет назад. Для экспертизы нужны либо его кровь, волосы, либо разрешение на раскопку могилы. А это — только через суд, да и денег — целое состояние.
Бабушка Полина снова заплакала:
— Значит, не смогу доказать сыну, что он от моего покойного?..
Тут я не сдержалась. Голос мой дрогнул:
— Бабуля! Вы никому ничего не должны! Он же не сказал, какая у него кровь. Он просто озлобился. Нашёл повод уязвить вас. Взрослый мужик, а ведёт себя, как мальчишка в песочнице. Вы поступили по чести — отдали жильё тому, кто вас не бросил. А он — лишь выбрал способ ударить побольнее.
Я перевела дух:
— Хотите — сходите с Мишей в больницу, пусть вам группу определят. Может, в роддоме архивы сохранились. Или бумаги мужа в ЗАГСе. Но даже если нет — Вадим должен сам приползти на коленях прощения просить. А не швыряться словами, что режут острее ножа.
Она кивнула, немного успокоилась.
— Верно ты говоришь… Да только он трубку не берёт…
Я попросила номер Вадима. Выйдя во двор, набрала его. Он ответил.
— Здравствуйте, — сказала я. — Это соседка вашей матери.
— Вам чего?
— Хочу поговорить о Полине Ивановне…
— Ну?
— Она сильно страдает…
Тут он резко бросил трубку.
Я стояла, глядя на потухший экран. В груди стучало одно: как просто рвутся даже самые крепкие узы, когда обида вытесняет любовь. И как страшно, когда родная кровь обвиняет тебя в том, чего ты не совершал.
Полина Ивановна не предавала. Она просто отдала кров над головой тому, кто не ушёл. А старший — сам ушёл. И теперь мстит — холодно, без слов. А ведь для неё он всегда был сыном. Родным. Единственным. До этого чёрного дня…
