До сих пор не могу осознать, когда всё пошло под откос. Как женщина, бывшая моей опорой, вдруг перечеркнула всё ради мужчины, который не стоит её старой улыбки.
Мама родила меня поздно, в 32. Говорила, что я — её счастье, «поздний цветочек». Отца я не знала: в метрике прочерк, и ни разу за жизнь она не обмолвилась о нём. Жили мы скромно, но душевно. Не было роскоши, но было тепло. Она работала в конторе, а вечерами мы пекли ватрушки, смотрели «Кухню» и болтали обо всём. Мне казалось — наша связь нерушима. Она не встречалась с мужчинами, жила мной. До шестнадцати — была идиллия.
А потом пришёл он. Виктор. Из соседнего отдела. Однажды она вернулась с блеском в глазах — я сразу поняла: в её жизни появился кто-то. Потом начались свидания, шёпот в трубку, новые платья. Я радовалась за неё, но внутри копошилось беспокойство. И не зря.
Однажды она просто заявила: «Переезжаем к Виктору. У него двушка, тебе отдельную выделим». Я пыталась спорить — не из-за ревности, а потому что чуяла подвох. Он со мной не разговаривал, смотрел сквозь меня. Но мама не слушала. «Ты не поймёшь, я счастлива», — твердила. Мне оставалось подчиниться.
Сначала было тихо. Жили, как соседи. Он — сам по себе, я — в своей комнате, мама между нами. Потом они расписались. За неделю до моего выпускного. И мир рухнул. Он стал настоящим деспотом. Унижал, орал, выдвигал абсурдные претензии.
«Две тётки в доме, а похлебать нечего? Школота с жиру бесится, а ты где?» — рычал он. «На каблуках расфуфырилась, на шею мужикам лезешь?»
Кричал, запрещал ей выходить, рылся в телефоне, швырял вещи. Мама плакала, потом он приходил с розами. И так по кругу. Я умоляла: «Уйдём, я с тобой, не бойся». А она лишь вытирала слёзы: «Ты мала, чтобы понять. Я его люблю».
Любит… Настолько, что он запретил ей платить за мой вуз. Мама сдавала нашу квартиру, копила, я мечтала о юрфаке. Пахала ночами. Не прошла на бюджет — надеялась на её помощь.
Но Виктор рявкнул:
«Бабе учиться? Сиди у плиты! Выйдешь за олигарха — тогда и будешь мозги пудрить».
Я взорвалась. Выложила ему всё. Собрала вещи и ушла. Мама… даже не шагнула за мной. Назвала неблагодарной и велела просить у него прощения.
Я не попросила. С тех пор не разговариваем. Ни дня. Она растворилась в нём. Говорит его словами, жестикулирует, как он, даже шутит грубо и пошло. Если звонит — в голосе лёд. Будто я не дочь, а случайная знакомая.
Я сдалась. Поняла: той мамы больше нет. Та, что пекла ватрушки и накрывала пледом, умерла, когда выбрала мужчину вместо меня. Её потеря — моя рана. Но я не дам ей сжечь во мне всё живое.
Пусть живёт, как хочет. Но если останется одна — пусть помнит, кого предала ради чужого.
