Мать впервые переступила порог восьмиэтажного особняка своего сына, но одна лишь фраза невестки заставила её плакать и бежать в деревню в полночь. «Сынок, я тебя люблю, но мне здесь не место».
Баба Ольга жила в простом соломенном хижине у берега реки Ока, в тихой деревушке Тихонцы, где ночи наполнялись стрекотом кузнечиков и шепотом воды. В свои семьдесят три года она всё ещё вставала до рассвета, поливая крошечный огород с перцами и помидорами, а оставшихся несколько курок щипала клюшкой. Жизнь её была скромной, одинокой, но пропитанной воспоминаниями, которые держали её в движении.
Муж её, Иван, ушёл из жизни много лет назад, и единственным человеком в её мире был сын Пётр. Он был умным, трудолюбивым мальчишкой, гордостью всей деревни. Когда Пётр получил стипендию и уехал в Москву учиться, все говорили, что он сделает карьеру. Он ушёл так далеко, что исчез.
Десять долгих лет бабушка получала лишь редкие звонки на Рождество, случайные переводы в рублях, которые она почти не открывала. Остальное она слышала из слухов соседей:
Говорят, Пётр теперь бизнесмен, слышала?
Живёт в огромном доме, как в глянцевом журнале.
Пишет новые машины, представляешь!
Ольга лишь улыбалась и отвечала одно:
Пусть ему будет хорошо, меня это устраивает.
Но каждую ночь, перед тем как погасить керосиновую лампу, она брала старую фотографию Петра, когда ему было восемь, в которой он был в грязи, но смеялся, и целовала её.
Однажды, когда лёгкий моросящий дождь стучал по полям, перед хижиной остановилась чёрная «Газель» огромный блестящий внедорожник, как зверь из города. Из машины вышел Пётр, почти незнакомый: в итальянском костюме, с часами, стоящими дороже всей её грядки, волосы безупречно уложены. Но глаза у него глаза были пусты.
Мама, прошептал он, опустившись на колени, прости меня. Я не должен был оставлять тебя здесь. Пойдем ко мне, в мой дом. Он большой, удобный ты заслуживашь покоя.
Слёзы лились без остановки.
Ох, сынок я ничего у тебя не просила
Именно поэтому, мамочка, сказал он, взяв её руки, уезжаем сегодня же!
Пётр так упорствовал, что Ольга согласилась. Она собрала три комплекта одежды, старую фотографию и деревянную коробочку с последними письмами от Ивана.
В пути в Москву она смотрела в окно, будто потерявшаяся дитя: огни, высотные здания, нескончаемый гул мир, чуждый ей, как будто из другого сна.
Дом Петра в районе Хамовники оказался монстром роскоши: восемь этажей, бесконечные окна, фойе, будто из музея. Но роскоша не шокировала Ольгу так, как холодный взгляд невестки Марии, женщины высокой, изящной, с безупречным макияжем, но без единой искры радости.
Первый ужин прошёл в гнетущем молчании. Мария почти не отрывала взгляд от смартфона. Пётр болтал о контрактах, клиентах, поездках, но каждый раз, когда жена бросала на него взгляд, он замолкал. Чтото тёмное висело в воздухе.
Ольга ощутила узел в желудке. Это был не тот Пётр, которого она воспитала.
После ужина, когда Пётр отвечал на видеозвонок «срочно», Мария подошла неожиданно. Шаги её были тихими, как у пантеры в зале, и она остановилась прямо перед Ольгой.
Лицо её, освещённое мягким светом столовой, казалось безупречно красивым. Но голос голос был обледеневшим.
Простите, госпожа Ольга, сказала она с улыбкой, такой фальшивой, что больно, у меня к вам вопрос.
Ольга, наивная, ответила:
Конечно, доченька, спрашивайте.
Мария наклонила голову, будто оценивая бракованный товар, а затем, нейтральным тоном, произнесла:
Пётр не может больше тянуть расходы. Ему уже достаточно. Я просто хочу знать, сколько вы планируете оставаться чтобы мы могли всё распланировать.
Последнее слово «распланировать» прозвучало как яд. Как будто присутствие пожилой матери это логистическая проблема, помеха.
И тогда бабушка поняла страшную правду: её не позвали жить, её лишь терпели.
Пётр, тот мальчишка, бегавший босиком по полям, теперь был под давлением, возможно, даже манипуляцией. Его глаза сказали ей во время ужина: он хотел, чтобы она была рядом, но Мария не желала этого.
В этом доме ясно было, кто держит контроль.
Ночью Ольга не сомкнула глаз. Она бродила по огромным блестящим этажам, мимо современного искусства, холодных статуй Жизни там не было. Любви не было. Был лишь фасад, лишь расчёты.
Когда всё стихло, она собрала вещи, прижала к груди фотографию Петра в детстве, прикоснулась к ней мгновение, а затем написала дрожащей рукой:
«Спасибо, сынок, что не забыл обо мне. Твой дом красив, но он не дом для старой женщины. Я возвращаюсь туда, где свободна, где могу дышать. В мою соломенную хижину, где я всё ещё знаю, кто я».
Она открыла дверь осторожно, будто боясь разбудить его. В последний раз взглянула на огромный особняк и ушла. Босиком. Одна. Но с миром, который никакой мрамор не мог подарить.
На рассвете Пётр нашёл записку. Чтото в нём сломалось.
Он бросился на улицу, в панике звал мать, как в детстве. Но Ольга уже шла к своей деревне, головой высоко, сердцем свободным.
