Мой сын попал под каблук. Эта женщина крутит им, как хочет, а я боюсь и слова лишнего сказать — вот она, материнская боль, когда своего ребёнка уже не узнаёшь.
В тот день, когда Ваня женился, я едва знала свою будущую невестку. Они познакомились всего две недели назад, и, если честно, первое впечатление оставило тяжёлый осадок. Кричащий макияж, платье, впору для клуба, губы, будто уколоты шприцем — всё это говорило не о женственности, а о том, что трудиться она не привыкла. Зато брать — запросто.
Её родителей я увидела прямо перед ЗАГСом. Вежливые, но фальшивые, как новогодние поздравления от начальства. Приехали на дорогой иномарке, но, как потом выяснилось, взятой напрокат — такси, видите ли, для их статуса недостаточно. Мы с мужем переглянулись: понятно, щедрости от них ждать не приходится. Свадьбу, к слову, оплатили полностью мы.
Переехали в город незадолго до рождения Вани. Он рос чувствительным, тонким мальчиком — стихи писал, из-за пустяков расстраивался. Деревня бы, может, его и закалила, да городская жизнь сделала его ранимым. До двадцати шести у него было всего три девушки, да и то я узнавала о них по обрывкам телефонных разговоров. Открытым он не был никогда.
Вёл себя, в общем, обычно: иногда приходил подшофе, от него пахло сигаретами, но потом вроде завязал. После свадьбы они остались жить у нас. У нас трёшка, мы с мужем перебрались в маленькую комнату, а молодые забрали большую. Не жалко — лишь бы лад был. Но лада не случилось. Бесконечные ссоры. Точнее, один голос — визгливый, капризный, вечно недовольный. Это была она — Катя.
Что её родители им подарили — загадка. Мы вручили конверт с приличной суммой. Родня, как потом выяснилось, тоже деньги давала. Но «спасибо» я так и не услышала.
Катя почти не вылезала из комнаты. Ела только доставку из ресторанов. Работала мастером маникюра, но дома пальцем не шевелила — домашние дела были «не её уровень». Мой сын ел то, что сам купит, или доедал наше — молча, опустив глаза. Ему было стыдно. Это была не любовь — это было рабство.
Потом съехали. Сняли квартиру рядом с её салоном. И вот она, «щедрая душа», впервые за месяцы удостоила нас чаепитием — пирог ела, чай пила. Я удивилась: неужели не на диете? Когда садилась в машину, поймала её взгляд — холодный, с намёком на презрение. Может, показалось. Но это ощущение — будто нож под ребро. Оно не прошло.
А вчера навестила их. Катя, разумеется, была на работе. Встретил меня Ваня. Усталый, понурый. Чай налил — говорит, с работы только, есть нечего. Хорошо, хоть я сумку с едой притащила — теперь холодильник полный.
Оказалось, теперь он ездит на работу на маршрутке. Машина осталась Кате — «ей же к клиентам, разве можно на общественном транспорте?» До салона, между прочим, пять минут пешком. Но ей тяжело, ей неудобно. А он — в дождь, в снег, в мороз. Потому что ей так лучше.
А потом он проболтался — у него кредиты. Несколько. Один из них — на поездку в Турцию. Но не для них двоих. Для неё. Она «устала» и улетела отдыхать с подругой. Я не стала спраА теперь я молча собираю для него сумки с едой, сжимая зубы, чтобы не расплакаться, и думаю — неужели он так и не увидит, что его любовь больше похожа на тюрьму?
