Моя свекровь годами грезила о внуке… А теперь даже смотреть на него не желает.
Мы с Дмитрием вместе уже десять лет. Поженились по любви — без давления со стороны, по собственному желанию. Всё сложилось само: встретились, полюбили, сыграли свадьбу. Жили бы счастливо, если бы не одно «но» — его мать, Людмила Степановна. С первого дня брака она начала твердить как заведённая: «Хочу нянчить внука, пока силы есть!»
Мне тогда было двадцать шесть. Я только строила карьеру, мы с Димой ютились в съёмной квартире в Костроме, копили на ипотеку, мечтали о ремонте. Ребёнок в эти планы не вписывался. Объясняла свекрови честно: «Пока не время. Не готовы». Но её будто ветром сдувало.
Обижалась, устраивала истерики, кричала, что ломаю жизнь сыну, лишая его «настоящего счастья». По её мнению, женщина без ребёнка — пустое место. Молчала, старалась не конфликтовать, но её натиск лишь крепчал. «Зря он на тебе женился. Лучше бы выбрал ту одногруппницу», — шипела она регулярно.
Возможно, будь у неё другие дети, кроме Димы, гнев её рассеялся. Но он — единственный сын, и вся её нерастраченная любовь, весь гнёт обрушились на нас. Купили квартиру, погрязли в долгах, едва сводили концы с концами. Её это не трогало. Требовала внука. Немедленно.
Потом случилось нечто: как-то Диме позвонила тётя Лида и, сдерживая смех, рассказала, что Людмила Степановна наведалась к ней — не просто поболтать, а уговаривать переоформить дачу. Тётя, разумеется, отказалась. Мы сделали вид, что не в курсе. Замолчали тему. А через два месяца я забеременела.
Новость оглушила, но обрадовала. Обнялись с мужем, прослезились. Малыш, наконец-то. Думала — теперь всё иначе будет. Свекровь обрадуется. Ведь столько лет требовала, рыдала, угрожала. Мечта сбылась. Пригласили её в гости после выписки с маленьким Сашкой. Приехала не одна — с кучей родни. Накрыла стол, одела сына в кружева.
А она выдала: «Ну, напугали вы меня — родили. А то, что иначе не вышло, сами виноваты». Потемнело в глазах. При всех бросила эту фразу с ядовитой усмешкой. Будто одержала победу. Будто сын — не дар, а трофей её упрямства.
С той встречи всё рухнуло. Перестала звонить. Не спрашивала, как спит, ест, растёт. Лишь изредка сухо бросала Диме: «Сашка-то здоров?». Ни погремушки, ни ползунков, ни поздравлений в год. Только ледяная тишина. А клялась же — лучшей бабушкой станет.
Не понимаю: как можно годами молить, а потом — отвернуться? Муж твердит, что это её способ манипулировать, мол, сами виноваты — потакали. Не согласна. Мать, бабушка — не должна ломать жизни. Внук — не орудие мести. Он — человек. Маленький, светлый, ни в чём не виновный.
Больно видеть, как сын растёт без тепла той, что орала о «праве на внука». Больно, ведь верила: будет у нас большая семья, где обе бабушки качают колыбель. А вышло — качаем её только мы.
Теперь не звоню, не зову. Устала ждать невозможного. Дала ей шанс. Она его выбросила. Значит, и мне пора…
