Мечтала обрести счастье, рисовала воздушные замки, но судьба подкинула лишь горькие уроки!
Меня зовут Светлана Морозова, живу в Вышнем Волочке, где Тверские просторы прячут уютные дворики меж берёзовых рощ. Встретила его вновь на вечере одноклассников — спустя двадцать лет. Дмитрий стоял передо мной, грузнее прежнего, с проседью в висках, но взгляд — всё те же бездонные глаза, пропитанные грустью — прожигал душу, будто и не минули годы. Пригласил на вальс, точь-в-точь как в юности, когда мы гуляли под луной под руку. Его ладонь обожгла кожу, дыхание смешалось с моим — сердце забилось, словно время повернуло вспять. Ночью он снова властвовал в моих снах, и я поняла: искра не угасла.
Почему расстались? Не помню. Три года делили кров, мечтали о даче под Ярославлем, цветочной лавке с ароматными свечами, выбирали имена детям — Аня, Максим… А потом он растворился — без объяснений, словно туман. На встрече, после рюмки коньяка и медленного танца, оба молча согласились: второй шанс. Через полгода я перебралась к нему в Рязань, в старый дом с резными ставнями. Его супруга умерла, а я так и не встретила своего человека. Сначала — цветы и обещания, но сказка обернулась иглой.
Жаждала любви, а получила презрение. У Дмитрия — сыновья, 16 и 18: Саша и Ваня. Не лезла в роль матери — глупо. Хотела дружбы, тепла, места в их мире. Пекла пироги, дарила кроссовки, молчала ради спокойствия. В ответ — ледяные взгляды. Особенно когда приезжали родители покойной жены. Уважала их, кланялась, но каждый визит — нож в сердце: они шептались на кухне, сравнивая меня с ней, святой Маргаритой, чей портрет висел в гостиной.
Мне 38, я — чужая в чужом городе, в доме, где каждая вещь напоминала о прошлом. Устала подстраиваться. Саша тайком приводил подружку, пока я была на смене в аптеке. Они валялись в нашей постели, пачкали полотенца её помадой. Она рылась в моей косметичке, примеряла кольца, оставляла горы посуды. Ваня ворчал: «Суп пересолен, мама так не готовила». Дмитрий отмалчивался, уткнувшись в телевизор.
Пыталась сблизиться с соседками — бабушками на лавочке. Но и те вздыхали: «Наталья, покойница-то, ангелом была!». А я? Дышащая, отдавшая ему лучшие годы, бросившая работу во Владимире ради его улыбки. Решила: ребёнок всё исправит. Но когда заикнулась, он хлопнул дверью: «Хватит с меня!».
После этого — обвал. Дмитрий стал чужим. Придирался к мелочам: «Суп холодный», «Занавески криво висят». Взрывалась редко, но однажды застала ту рыжую в своём халате. Она щёлкала семечки, развалившись на диване. Попросила вежливо: «Не трогай моё». Она фыркнула: «Чего распсиховалась?».
Не выдержала. Выбежала в сад. Дмитрий налетел, красный от ярости, орал: «Изыди! Ты — никто!». Швырнул сапогами, чашкой, что попала под руку. Собрала документы, уехала на первой электричке. Через день курьер привёз коробки — без слов, как ненужный хлам.
Говорят, время лечит. Возвращаюсь в Вышний Волочок, дышу родным воздухом. Дмитрий — прошлое. Верю, что где-то ждёт человек, который увидит не служанку, а женщину. А пока — шью платья на заказ, пью чай с мятой и жду. Живым больно, но жить — можно.
