Свекровь грезила о внуке годами… Теперь же отворачивается от него
Мы с Дмитрием вместе уже десять лет. Поженились по любви — без нажима, без принуждений. Судьба свела: встретились, полюбили, расписались. Жили бы счастливо, если б не одно «но» — его мать, Светлана Викторовна. С первого месяца брака она начала твердить как заведённая: «Хочу нянчить внука! Времени у меня мало — поторопитесь!»
Мне тогда едва исполнилось двадцать пять. Я только устроилась в архитектурное бюроко в Рязани, мы с мужем ютились в съёмной хрущёвке, копили на первый взнос за квартиру, мечтали о переезде в Питер. Ребёнок в эти планы не вписывался. Объясняла свекрови: «Позже. Сейчас не время». Но она будто глухая была.
Обижалась, устраивала истерики, кричала, что я «краду молодость сына». По её мнению, женщина без ребёнка — пустоцвет. Молчала, глотала обиды, но её натиск усиливался. «Зря Димка на тебе женился. Лучше бы взял Марину — та сразу троих родила!» — шипела она при каждой встрече.
Возможно, было бы легче, имей она других детей. Но Дмитрий — единственный сын. Всю свою нерастраченную материнскую страсть, всю ярость и тоску она обрушивала на нас. Купили квартиру в кредит, погрязли в долгах, но её это не трогало. «Хочу внука. Сейчас. Пока я жива», — как мантру повторяла.
Перелом случился неожиданно: как-то позвонила двоюродная сестра мужа, взволнованно сообщив, что Светлана Викторовна пыталась уговорить её переоформить дачу под Москвой. Та, разумеется, отказалась. Мы сделали вид, что не в курсе. Замолчали, как рыбы. А через три месяца я увидела две полоски на тесте.
Новость оглушила, но обрадовала. Обнялись с мужем, плакали, смеялись. Сынок. Долгожданный. Решили: теперь-то всё наладится. Ведь свекровь так этого ждала! Пригласили её на смотрины, когда привезли из роддома маленького Елисея. Я накрыла стол, одела малыша в кружевной конверт.
И услышала её ледяное: «Ну, родили, когда припёрло. А то, что старуху шантажом довелось — ваших рук дело». В глазах потемнело. Она бросила это при всех, с горькой усмешкой. Будто ребёнок — не чудо, а трофей в войне.
С той встречи всё умерло. Перестала звонить. Не спрашивала, как малыш, не приходила. Изредка роняла в разговоре с Димой: «Ну, как там ваш Лисёнок? Не сопливится?» — и точка. Ни погремушки, ни распашонки, ни улыбки в день крестин. Только мёртвая тишина. А клялась же — «буду нянчить сутками!».
Не понимаю: как можно двадцать лет требовать, рыдать, проклинать — и отвернуться? Муж говорит: «Это её метод. Манипуляция. Сами виноваты — потакали». Не верю. Бабушка не должна быть монстром. Внук — не козырь в игре. Он — солнышко. Нежное, беззащитное.
Больно видеть, как сын тянет ручки к фотографии на комоде — к той, что кричала о «праве на внука». Больно, потому что верила: наши мамы вместе будут печь блины, водить его на карусели. А вместо этого — только мы вдвоём качаем качели во дворе.
Больше не звоню, не пишу. Устала стучаться в заколоченную дверь. Дала ей выбор. Она выбрала гордыню. Значит, и мне пора отпустить этот шарф, вязаный из шипов.
