Моя свекровь годами мечтала о внуке… Теперь же она от него отворачивается.
Мы с Дмитрием вместе уже почти десятилетие. Поженились по взаимному чувству — без давления со стороны. Просто так сложилось: встретились, полюбили, расписались. Жизнь шла своим чередом, если бы не одно обстоятельство — его мать, Светлана Павловна. С первого дня нашей свадьбы она начала твердить как мантру: «Хочу нянчить внука, пока ещё силы есть!»
Мне тогда едва исполнилось двадцать шесть. Я только устроилась на перспективную работу, мы с мужем ютились в съёмной двушке в Коломне, копили на первый взнос за квартиру, мечтали о ремонте. Ребёнок в эти планы не вписывался. Я пыталась достучаться до свекрови: «Подождём немного. Сейчас не время». Но её будто подменили.
Она обижалась, устраивала истерики, кричала, что лишаю её сына «настоящего счастья». В её понимании, женщина без ребёнка — пустое место. Я молчала, глотала слёзы, но её упрёки с каждым месяцем становились жёстче. «Зря Димка на тебе женился. Лучше бы выбрал Марину из своего института», — шипела она при каждой встрече.
Возможно, всё было бы иначе, будь у неё другие дети. Но Дмитрий — единственный сын, и вся её нерастраченная энергия, вся любовь, смешанная с деспотизмом, обрушилась на нас. Мы купили квартиру, погрязли в кредитах, едва сводили концы с концами. Её это не волновало. Ей нужен был внук. Немедленно.
Потом случилось нечто странное: к Дмитрию заявилась троюродная сестра и, смущаясь, рассказала, как Светлана Павловна пыталась уговорить её переоформить дачу «на всякий случай». Родственница отказалась. Мы сделали вид, что не знаем об этом. Замолчали, как воду в рот набрали. А через три месяца я увидела две полоски на тесте.
Новость оглушила, но обрадовала. Мы с мужем плакали, смеялись, не верили своему счастью. Казалось, теперь всё наладится. Ведь свекровь так этого ждала! Столько лет молила, давила, обвиняла. Мы пригласили её в гости после выписки с маленьким Елисеем. Она явилась с шумной свитой родни. Я накрыла стол, одела малыша в кружевной конверт.
И услышала её шепоток, громкий, нарочито-язвительный: «Ну вот, проучила я вас — родили. А то упёрлись, как бараны». В глазах потемнело. Она произнесла это при всех, с горделивой ухмылкой. Будто ребёнок — не новая жизнь, а трофей в её войне.
С того дня всё рухнуло. Она перестала заходить. Не спрашивала, как малыш, не приносила пюре или распашонки. Изредка, для галочки, бросала Дмитрию: «Ну, Елисей-то жив?» — и тут же меняла тему. Ни подарков, ни звонков в день рождения. Только ледяная тишина. А ведь клялась, что «задушит внука в объятиях».
Не понимаю, как можно годами требовать чудо, а получив его — отплюнуться. Муж твердит, что это её способ манипуляции, что мы сами позволили сесть себе на шею. Но разве это оправдание? Бабушка — не следователь, а внук — не доказательство вины. Он — солнышко, смеющееся в колыбели.
Больно видеть, как мой мальчик тянет ручки к фотографии Светланы Павловны, не понимая, почему та не приходит. Больно от того, что мечтала о большой семье, где обе бабушки будут печь блины и петь колыбельные. Вместо этого — тишина да пустота за окном.
Больше не стучусь в её дверь. Устала стучать в глухую стену. Шанс был. Она его сожгла. Теперь и я научилась отпускать.
