В том забытом богом городке под Уфой, где метели воют, как потерянные души, моя жизнь, начавшаяся с розовых надежд, превратилась в сюрреалистичный кошмар. Меня зовут Любава Степановна, мне двадцать семь, и ровно сорок дней назад я обручилась с Егором. Но то, что случилось в нашу первую совместную Масленицу, стало той соломинкой, что переломила хребет верблюду. Теперь я подала заявление в загс, и сердце моё — будто разбитый самовар: и горько, и пусто, и кипит от ярости.
### Сказка, ставшая страшным сном
Когда мы познакомились, Егор казался мне воплощением русской былины — плечистый, с глазами, как два тёмных колодца, и речью, слаще мёда. Мы гуляли под луной, катались на санях, и он клялся, что построит нам дом с резными ставнями, где будут смеяться наши будущие дети. Свадьбу сыграли в маленькой деревянной церкви, а после пировали всей деревней — бабушка моя, Прасковья Федотовна, даже пустилась в пляс, чего не делала лет двадцать. Но уже на восьмой день совместной жизни я заметила, как Егора будто подменили.
Первая тревога пришла на Крещение, когда он, напившись медовухи с соседями, швырнул мой подарок — расписной пряник — в сугроб, закричав: “Кому нужны твои побрякушки?” Я списала это на мороз и дурное настроение. Но вскоре его ласковые прозвища сменились на “дура” и “неряха”, а объятия — на толчки, будто отталкивал ненужную скамейку. Я шептала себе: “Прорвёмся, это просто испытание”. Но Масленица расставила всё по местам.
### Костёр, который сжёг нас дотла
В последний день перед Великим постом я пекла блины, украшала дом ветками вербы — хотела, чтобы праздник запомнился. Егор сначала хвалил мою стряпню, но после третьей рюмки водки его лицо стало каменным. Когда я попросила помочь убрать со стола, он внезапно схватил меня за плечи и тряхнул так, что я упала на порог. “Не лезь под руку, когда мужчина отдыхает!” — прошипел он, а в глазах у него плавали какие-то чужие, мутные огоньки.
Утром я очнулась от удара — Егор скинул меня с печи, будто мешок с картофелем. “Хватит валяться, иди затопи баню!” — рыкнул он, даже не глядя, как я, прикусив губу, подбираю с коврика выпавшие гребешки. В тот момент я поняла: передо мной не мой супруг, а какой-то леший, занявший его тело.
### Правда, которая режет, как топор
За эти недели я узнала Егора настоящего. Его “шутки” о моей полноте перед гостями, привычка швырять на пол недоеденную еду, если она ему не нравилась, холодная постель, где он разворачивался ко мне спиной, будто я прокажённая. Однажды, когда я заплакала от обиды, он фыркнул: “Реви, реви — слёзы бабьи реки размывают”.
Матушка, Татьяна Власьевна, когда я приползла к ней, заломила руки: “Любонька, потерпи — все мужики такие, перебесится!” Но как терпеть того, кто видит в тебе не жену, а дворовую собаку? Я пыталась говорить — он включал гармонь на полную громкость, заглушая мои слова.
### Выбор, который делает меня сильнее
Вчера я подала заявление. Страшно? Ещё как. В нашей деревне разведёнку назовут “испорченной”, будут показывать пальцем. Но страшнее — каждое утро просыпаться с мыслью, что сегодня он не просто толкнёт, а ударит. Что однажды я не смогу встать.
Подруги шепчут: “А вдруг одумается?” Но я-то знаю — не одумается. За его улыбкой скрывается пустота, как в брошенном колодце. Я заслуживаю не лаптей да побоев, а хоть капельки тепла. Пусть одна — но своя.
### Дорога во тьму, за которой — рассвет
Развод — это не конец, а побег из клетки. Может, перееду к тётке в Суздаль, научусь иконописи. Или соберу котомку и уйду в странствие, как бродячие сказители. Мне всего двадцать семь — целая жизнь впереди.
Эта история — не жалоба, а предупреждение. Я выходила замуж с надеждой, а ухожу с железом в голосе. Пусть та Масленица обожгла мне душу, зато открыла глаза. Никто больше не сбросит меня — ни с печи, ни с пути моего. Я выбираю свободу. Даже если она пахнет не пирогами, а одиноким дымом из трубы.
