Между мной и его прошлым — девочка, которую он так и не смог полюбить.
Мы с Артемом повенчались уже не первой молодости. Мне стукнуло тридцать два, ему — тридцать три. За плечами у каждого была не просто жизнь, а целый ворох ошибок, разбитых надежд, несбывшихся грёз. У него — развод и дочь. У меня — тихое прошлое без детей и бурь. Я не чинила препятствий его общению с ребёнком, даже поощряла, уговаривала, но Артём бежал от этих встреч. Бежал осознанно.
Первый брак он заключил не по любви, а по принуждению матери. Та, узнав, что девушка ждёт ребёнка, заявила: «Женись! Не позорь её семью!» Родители невесты молили, упрашивали, давили — и он сдался. Быстрая роспись, чемодан — и сразу в рейс. Он только окончил мореходку и ушёл в плавание. Ни свадьбы, ни колец — лишь холодная подпись в загсе.
Пока он бороздил моря, жена родила девочку. Вернувшись, он взял её на руки — и… ничего. Ни тепла, ни радости, лишь тяжесть и пустота. Но раз уж связал себя узами — играл роль. Ходил в рейсы, возвращался, привозил деньги, занимался сбытом, содержал семью. Жили в квартире, подаренной тестем в благодарность за «спасённую честь». Но любви в тех стенах не было. Даже близость — редкость. Как рассказывал Артём, за годы брака можно по пальцам перечесть, когда они были вместе по-настоящему.
Рано или поздно чаша должна была переполниться. И переполнилась: он вернулся из плавания — и узнал об измене. Жена не отпиралась. Рыдала, просила прощения, твердила, что это случайность. Но он понял: это выход. Собрал вещи и ушёл. Без сцен, без упрёков. Просто закрыл дверь. Родители жены даже не пытались его удержать — все всё понимали.
Он отправился в море ещё дважды, а потом решил: хватит. Открыл своё дело. Через три года дела пошли в гору, бывшая семья получала хорошие алименты, и жизнь, казалось, наладилась. А потом появилась я.
Познакомились мы по работе. Он пришёл за стройматериалами, мы разговорились. Через пару дней мне принесли букет и приглашение в ресторан. Всё шло быстро, красиво, искренне. Мы обвенчались. Но я сразу поняла: мать у него — дама строгая. Она заподозрила, что наш брак — вынужденный, не верила, допытывалась. Я успокоила: детей пока не хотим, лучше узнаем друг друга.
Тогда она облегчённо вздохнула… и стала каждые выходные привозить к нам ту самую девочку — Алину. Девочку, которую мой муж, простите, не считал дочерью. Как и её мать. Он был холоден, отстранён, почти безразличен. А свекровь — будто назло. Шептала мне: «Надеюсь, он её всё же полюбит». Но девочка чувствовала. Заходила в дом — и сразу ко мне. А отец? Отец надевал наушники, садился за компьютер и погружался в «World of Tanks».
А я оставалась с Алиной. Капризной, обидчивой, раздражённой. Сколько ни старалась — всё не так. Она не хотела быть здесь. Не хотела быть с ним. И я её понимала. Через пару часов я сама была на грани — звонила свекрови, просила забрать. Та приезжала и сразу спрашивала: «Ну как? Пообщались? Сблизились?» А что отвечать? Что её сын провёл три часа в виртуальных боях, а я в одиночку играла роль няньки, воспитательницы и жилетки для чужого ребёнка?
Свекровь тут же менялась в лице. Начинала упрекать. Говорила, что это я виновата, что не смогла помочь ему наладить связь. Мол, женщина — цемент семьи. А я? Я устала быть цементом, скрепляющим чужие вины, чужие ошибки и чужое равнодушие. Я старалась. Но у меня нет волшебной палки, чтобы заставить мужчину полюбить своё дитя. И если он сам не хочет — хоть из кожи вон вылезь, ничего не выйдет.
А виновата, конечно, снова я.
