” Миша, мы пять лет ждали. Пять. Врачи сказали детей у нас не будет. А тут
Миша, смотри! я замерла у калитки, не веря своим глазам.
Муж неловко переступил порог, согнувшись под тяжестью ведра с рыбой. Утренняя прохлада июля пробирала до костей, но то, что я увидела на скамейке, заставило забыть о холоде.
Что там? Михаил поставил ведро и подошел ко мне.
На старой лавке у забора стояла плетеная корзинка. Внутри, завернутый в выцветшую пеленку, лежал ребенок.
Его огромные карие глаза смотрели прямо на меня без страха, без любопытства, просто смотрели.
Господи, выдохнул Михаил, откуда он тут?
Я осторожно провела пальцем по его темным волосам. Малыш не шевельнулся, не заплакал только моргнул.
В его крошечном кулачке был зажат листок. Я разжала пальчики и прочитала записку.
«Пожалуйста, помогите ему. Я не могу. Простите».
Надо звонить в милицию, нахмурился Михаил, почесывая затылок. И в сельсовет.
Но я уже подхватила малыша на руки, прижала к себе. От него пахло дорожной пылью и немытыми волосами. Комбинезон был потертым, но чистым.
Аня, Миша тревожно посмотрел на меня, мы не можем просто так его взять.
Можем, я встретилась с ним взглядом. Миша, мы пять лет ждали. Пять. Врачи сказали детей у нас не будет. А тут
Но законы, документы Родители могут объявиться, возразил он.
Я покачала головой: Не объявятся. Чувствую.
Мальчик вдруг широко улыбнулся мне, словно понимал наш разговор. Этого было достаточно. Через знакомых мы оформили опеку и документы. 1993-й был непростым.
Через неделю мы заметили странное. Малыш, которого я назвала Ильей, не реагировал на звуки. Сначала думали, что он просто задумчивый.
Но когда соседский трактор грохнул под окнами, а Илья даже не пошевелился, сердце сжалось.
Миша, он не слышит, прошептала я вечером, укладывая ребенка спать в старую колыбель, доставшуюся от племянника.
Муж долго смотрел на огонь в печи, потом вздохнул: Поедем в Заречье к Николаю Петровичу.
Врач осмотрел Илью и развел руками: Врожденная глухота, полная. Операция не поможет.
Я плакала всю дорогу домой. Михаил молчал, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Вечером, когда Илья уснул, он достал из шкафа бутылку.
Миша, может, не надо
Нет, он налил полстакана и выпил залпом. Не отдадим.
Кого?
Его. Никуда не отдадим, твердо сказал он. Сами справимся.
Но как? Как учить его? Как
Михаил перебил меня жестом:
Если надо ты научишься. Ты же учительница. Придумаешь что-нибудь.
Этой ночью я не сомкнула глаз. Лежала, глядя в потолок, и думала:
«Как учить ребенка, который не слышит? Как дать ему все, что нужно?»
А под утро пришло понимание: у него есть глаза, руки, сердце. Значит, все получится.
На следующий день я взяла тетрадь и начала составлять план. Искать литературу. Придумывать, как учить без звуков. С этого момента наша жизнь изменилась навсегда.
Осенью Илье исполнилось десять. Он сидел у окна и рисовал подсолнухи. В его альбоме они были не просто цветами они танцевали, кружились в своем особенном танце.
Миша, посмотри, я тронула мужа, заходя в комнату.
Опять желтый.
За эти годы мы с Ильей научились понимать друг друга. Сначала я освоила дактиль пальцевую азбуку, потом язык жестов.
Михаил схватывал медленнее, но самые важные слова «сын», «люблю», «горжусь» выучил давно.
Школы для таких детей у нас не было, и я занималась с ним сама. Читать он научился быстро: буквы, слоги, слова. А считать еще быстрее.
Но главное он рисовал. Постоянно. На всем, что попадалось под руку. Сначала пальцем на запотевшем стекле. Потом на доске, которую Михаил сколотил специально для него. Позже красками на папке и холсте.
Краски я заказывала из города по почте, экономя на себе, чтобы у мальчика были хорошие материалы.
Опять твой немой что-то калякает? фыркнул сосед Семен, заглядывая через забор. Какой от него толк?
Михаил поднял голову с грядки:
А ты, Семен, чем полезным занимаешься? Кроме как болтать?
С сельчанами было непросто. Они нас не понимали. Дразнили Илью, обзывали. Особенно дети.
Однажды он вернулся домой с порванной рубашкой и царапиной на щеке. Без слов показал мне, кто это сделал Колька, сын председателя.
Я плакала, обрабатывая рану. Илья вытирал мои слезы пальцами и улыбался: мол, не стоит переживать.
А вечером Михаил ушел. Вернулся поздно, ничего не сказал, но под глазом у него был синяк. После этого Илью больше не трогали.
К подростковому возрасту рисунки изменились. Появился свой стиль необычный, будто из другого мира.
Он рисовал мир без звуков, но в этих работах была такая глубина, что захватывало дух. Все стены дома были увешаны его картинами.
Однажды к нам приехала комиссия из района проверить домашнее обучение. Пожилая женщина с строгим лицом вошла в дом, увидела картины и замерла.
Кто это рисовал? спросила она шёпотом.
Мой сын, с гордостью ответила я.
Вам надо показать это специалистам, она сняла очки. У вашего мальчика настоящий дар.
Но мы боялись. Мир за пределами села казался огромным и небезопасным для Ильи. Как он там без нас?
Поедем, настояла я, собирая его вещи. Это ярмарка художников в районе. Тебе надо показать свои работы.
Илье уже исполнилось семнадцать. Высокий, худой, с длинными пальцами и внимательным взглядом, который замечал всё. Он неохотно кивнул спорить со мной было бесполезно.
На ярмарке его работы были в дальнем углу. Пять небольших картин поля, птицы, руки, держащие солнце. Люди проходили мимо, бросали взгляды, но не останавливались.
А потом появилась она седая женщина с прямой спиной и острым взглядом. Долго стояла
