Утро выдалось тихим, словно после бури. Подъезд, как обычно, пах затхлостью — смесью кошачьего корма, старого линолеума и чего-то приторного, будто залежалые конфеты или дешёвый одеколон. Алиса прижалась лбом к холодной двери и замерла, услышав, как у соседей снова хлопнул балкон. Уже третий раз на этой неделе. Резко, нервно — не просто от ветра. Будто крик, будто чья-то ссора пробивается сквозь тонкие стены.
Она шмыгнула носом — не от холода, от усталости. Натянула потрёпанные кеды, свои «бронебойные тапки». В них чувствовала себя невидимкой, но хоть чуть-чуть собранной. Хотя внутри всё давно рассыпалось.
Сосед с четвёртого — тот самый, с усами под цвет ржавчины и в синем тренике — прошмыгнул мимо, как тень. Когда-то он бросил ей: «Одной-то скучно, да?» И теперь его голос резал, как ржавая проволока под кожу.
Автобус, как водится, опоздал. В салоне пахло мокрыми куртками, вчерашним пивом и тоской. Алиса вцепилась в поручень до побеления костяшек, глядя в запотевшее стекло. Отражение — бледное лицо, синяк под глазом, пальто, соскользнувшее с плеча. Будто всё в ней — не на своём месте. Мать бы сказала: «Ты как призрак». Но мать не знает, каково это — когда дни не кончаются, а просто смазываются в серую кашу, где не разберёшь, где начало, а где конец.
В офисе было пусто. Почти все ушли на удалёнку. Остались только те, кому дома хуже, чем в этом мёртвом коридоре. Тут хотя бы не кричат, не бьют посуду, не сверлят взглядом. Тут — безопасно. Холодно. Пусто. Зато безопасно.
В обед вышла во двор бизнес-центра. Не курить — просто стоять. Охранник прошёл мимо, сделал вид, что не заметил — как всегда. В кармане зажужжал телефон. Мать.
— Мам, я на работе.
— Ты опять одна. Может, пройдёшься куда? Хоть до парка дойди.
— Дела.
— Алиска, ну это же не жизнь. Ты просто существуешь. В тридцать…
— Пока, мам.
Сбросила. Без злости. Просто не было сил объяснять.
По дороге зашла в магазин. Взяла творожок, бублики, ромашковый чай. На кассе — дед в потрёпанной кепке. Кивнул и пропустил вперёд.
— Спасибо, — сказала она. И сама удивилась — как ровно это прозвучало.
Дома уже стемнело, хотя вечер ещё не наступил. Алиса включила не свет, а гирлянду — ту самую, с прошлого Нового года. Тогда, в ту зиму, всё казалось иным. Лёгким. Светлым. Тёплым. Они смеялись, ели подгоревшие тосты, слушали музыку с телефона. А теперь — она одна.
Села на пол. Прислонилась к стене. Холодильник щёлкнул, будто напоминая, что дом ещё жив. Она не вздрогнула. Просто выдохнула. Звуки больше не враги. Они — свидетели.
Достала телефон. Открыла папку «Голос». Пятнадцать записей. Он говорил: «Я с тобой», «У нас всё получится», «Ты не такая». А последний файл… — обрывки фраз, крик, мат, глухой удар — дверь? кулак? сердце?
Алиса нажала «удалить». Рука не дрогнула.
Встала. Открыла окно. Вдохнула воздух — грязный, осенний, настоящий. На балконе снова хлопнуло. Она улыбнулась.
— Пусть, — прошептала.
Заварила чай. Разложила бублики на тарелке. Села за стол. Открыла ноутбук. На чистой странице написала:
«В тот день я не боялась одиночества — я впервые почувствовала, что живу».
И этого хватило, чтобы мир, такой кривой и разбитый, перестал казаться чужим. Потому что теперь — он её. Не яркий, не идеальный. Но её.
