Миш, мы пять лет ждали. Пять. Врачи говорят детей у нас не будет. А тут
Миш, смотри! я застыла у калитки, не в силах поверить глазам.
Муж неловко переступил порог, согнувшись под тяжестью ведра с рыбой. Утренний июльский холод пробирал до костей, но то, что я увидела на лавке, заставило забыть о нём.
Что там? Михаил поставил ведро и подошёл ко мне.
На старой скамейке у забора стоял плетёный корзинка. Внутри, завёрнутый в выцветшую пелёнку, лежал ребёнок.
Его огромные карие глаза смотрели прямо на меня без страха, без любопытства, просто смотрели.
Господи, выдохнул Михаил, откуда он здесь?
Я осторожно провела пальцем по его тёмным волосам. Малыш не шевельнулся, не заплакал только моргнул.
В его крохотном кулачке был зажат листок бумаги. Я разжала пальчики и прочитала записку:
«Пожалуйста, помогите ему. Я не могу. Простите».
Надо звонить в милицию, нахмурился Михаил, почёсывая затылок. И в сельсовет сообщить.
Но я уже подхватила малыша на руки, прижала к себе. От него пахло пылью дорог и немытыми волосами. Комбинезон был потрёпанным, но чистым.
Аня, Миша тревожно посмотрел на меня, мы не можем просто так его взять.
Можем, я встретилась с ним взглядом. Миш, мы пять лет ждали. Пять. Врачи говорят детей у нас не будет. А тут
Но законы, документы Родители могут объявиться, возразил он.
Я покачала головой: Не объявятся. Чувствую, что нет.
Мальчик вдруг широко улыбнулся мне, будто понимал наш разговор. И этого было достаточно. Через знакомых мы оформили опеку и документы. 1993-й был непростым.
Через неделю мы заметили странное. Малыш, которого я назвала Ильёй, не реагировал на звуки. Сначала думали, что он просто задумчивый, сосредоточенный.
Но когда соседский трактор прогрохотал под окнами, а Илья даже не вздрогнул, сердце сжалось.
Миш, он не слышит, прошептала я вечером, укладывая ребёнка спать в старой колыбели, доставшейся от племянника.
Муж долго смотрел на огонь в печи, потом вздохнул: Поедем к врачу в Заречье. К Николаю Петровичу.
Врач осмотрел Илью и развёл руками: Глухота врождённая, полная. На операцию даже не надейтесь это не тот случай.
Я плакала всю дорогу домой. Михаил молчал, сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев. Вечером, когда Илья уснул, он достал из шкафа бутылку.
Миш, может, не стоит
Нет, он налил полстакана и выпил залпом. Не отдадим.
Кого?
Его. Никуда не отдадим, твёрдо сказал он. Сами справимся.
Но как? Как учить его? Как
Михаил прервал меня жестом:
Если надо ты научишься. Ты же учительница. Придумаешь что-нибудь.
Той ночью я не сомкнула глаз. Лежала, глядя в потолок, и думала:
«Как учить ребёнка, который не слышит? Как дать ему всё, что нужно?»
А под утро пришло осознание: у него есть глаза, руки, сердце. Значит, есть всё необходимое.
На следующий день я взяла тетрадь и начала составлять план. Искать литературу. Придумывать, как можно учить без звуков. С этого момента наша жизнь изменилась навсегда.
Осенью Илье исполнилось десять. Он сидел у окна и рисовал подсолнухи. В его альбоме они были не просто цветами они танцевали, кружились в своём особенном танце.
Миш, посмотри, я тронула мужа, заходя в комнату.
Опять жёлтый. Сегодня он счастливый.
За эти годы мы с Ильёй научились понимать друг друга. Сначала я освоила дактиль пальцевую азбуку, потом язык жестов.
Михаил осваивал медленнее, но самые важные слова «сын», «люблю», «гордость» выучил давно.
Школ для таких детей у нас не было, и я занималась с ним сама. Читать он научился быстро: алфавит, слоги, слова. А считать ещё быстрее.
Но главное он рисовал. Постоянно, на всём, что попадалось под руку. Сначала пальцем по запотевшему стеклу.
Потом на доске, которую Михаил специально для него сколотил. Позже красками на бумаге и холсте.
Краски я заказывала из города по почте, экономя на себе, чтобы у мальчика были хорошие материалы.
Опять твой немой что-то выводит? фыркнул сосед Семён, заглядывая через забор. Какой от него толк?
Михаил поднял голову с грядки:
А ты, Семён, чем полезным занимаешься? Кроме как языком болтать?
С деревенскими было непросто. Они нас не понимали. Дразнили Илью, обзывали. Особенно дети.
Однажды он вернулся домой с разорванной рубашкой и царапиной на щеке. Молча показал мне, кто это сделал, Колька, сын сельского главы.
Я плакала, обрабатывая рану. Илья вытирал мои слёзы пальцами и улыбался: мол, не стоит переживать, всё в порядке.
А вечером Михаил ушёл. Вернулся поздно, ничего не сказал, но под глазом у него был синяк. После этого случая Илью больше не трогали.
К подростковому возрасту рисунки изменились. Появился свой стиль необычный, будто пришедший из другого мира.
Он рисовал мир без звуков, но в этих работах была такая глубина, что захватывало дух. Все стены дома были увешаны его картинами.
Как-то к нам приехала комиссия из района проверить, как я веду домашнее обучение. Пожилая женщина с суровым лицом вошла в дом, увидела картины и замерла.
Кто это рисовал? спросила она шёпотом.
Мой сын, с гордостью ответила я.
Вам нужно показать это специалистам, она сняла очки. Ваш мальчик у него настоящий дар.
Но мы боялись. Мир за пределами села казался огромным и опасным для Ильи. Как он там будет без нас, без привычных жестов и знаков?
Поедем, настаивала я, собирая его вещи. Это ярмарка художников в районе. Тебе нужно показать свои работы.
Илье уже исполнилось семнадцать. Высокий, худой, с длинными пальцами и внимательным взглядом, который, казалось, замечал всё. Он неохотно кивнул
