Теперь мне семьдесят. Одинока, как волк в поле. Для своей дочери я — обуза, которую удобнее забыть. Она замужем уже двадцать лет и предпочитает жить так, будто меня не существует.
— Дочка, приезжай, пожалуйста, вечером. Совсем не справляюсь…
— Мам, у меня работы — хоть отбавляй! Надоели твои вечные нытья! Ладно, заеду…
Я расплакалась — не от злости, а от обиды. Сколько сил отдала своей единственной дочери, растила её одна, отказывала себе во всём… И вот «спасибо». Видно, слишком баловала.
Когда Насте было одиннадцать, я наконец решилась на личное счастье — встретила мужчину. Дочь устроила истерику, и я, рыдая, разорвала эти отношения. А она осталась довольна.
Теперь мне семьдесят. И я одна. Ни помощи, ни поддержки — ни моральной, ни материальной. Моя дочь давно живёт своей жизнью. Мне в ней места нет.
У меня трое внуков. Но я их почти не вижу. Почему? Наверное, потому что их мать не считает нужным поддерживать со мной связь.
В тот день мне было особенно плохо. Позвонила Насте:
— Мне курс уколов прописали. Ты же медсестра, может, сделаешь?..
— Ты что, хочешь, чтобы я к тебе каждый день моталась?! Это шутка?
— Настя, я до поликлиники не дойду — гололёд, упаду…
— А деньги у тебя есть? Я бесплатно кататься не намерена!
— Нет…
— Ну тогда извини, мама! Ищи кого-нибудь другого!
Молча положила трубку. Утром вышла за два часа до приёма, чтобы доползти до больницы. Шла, цепляясь за заборы, плакала. Не от боли — от безысходности.
У входа ко мне подошла незнакомка:
— Проходите без очереди. Вам плохо?
— Нет, — ответила я. — Это не от боли…
Она не ушла. Разговорились. Впервые за годы я выговорилась. Просто потому, что больше некому.
Её звали Ольга. Жила в соседнем доме. После больницы она настояла, чтобы я зашла к ней на чай. С тех пор мы стали общаться. Редко, но душевно.
В день моего юбилея Оля пришла с тортом и свечками. Настя даже не позвонила. А Оля сказала:
— Вы так напоминаете мне маму… Мне с вами хорошо.
Оля стала заходить чаще. Помогала по дому, носила продукты, водила к врачу. Иногда я бывала у неё — пили чай, болтали, отмечали праздники. Однажды даже съездили на дачу. Впервые за долгие годы я почувствовала себя живой.
Я долго думала и решила: свою двушку перепишу на Олю. Она отнекивалась, говорила, что ей ничего не надо. Но я видела — она заботится не из корысти. Просто по-доброму.
Потом я переехала к Оле — одной стало тяжело. Квартиру продали, чтобы у Насти даже мысли не возникло судиться.
О дочери не слышала больше года. А потом — как гром среди ясного неба — звонок в дверь. На пороге стояла Настя. Без приветствий завопила:
— Как ты могла?! Подарить квартиру чужой тётке?! Ты мне всю жизнь испортила, а теперь ещё и с наследством кинула?!
Она орала, обвиняла, желала мне смерти. А потом муж Оли просто подошёл и сказал:
— Уходите. И не возвращайтесь.
С тех пор мы не виделись.
Знаете, что самое страшное? Не то, что родная дочь от меня отказалась. А то, что мне уже не больно. Потому что чужая женщина стала ближе родной крови. Потому что есть люди, которые заботятся не по долгу, а от сердца.
И пусть сплетничают. Пусть осуждают. Зато я впервые за долгие годы чувствую, что нужна. Не как обуза. А просто как человек.
