Мне сейчас семьдесят, и я одна, как старая береза в поле. Стала обузой для родной кровиночки.
— Дочка, приезжай хоть сегодня… Мне так сложно одной…
— Мам, у меня завал! Хватит ныть! Ладно, приду.
Я стояла у телефона, сжимая трубку, а по щекам катились горькие слезы. От обиды. От боли. От осознания, что стала не нужна своему единственному ребенку. Вспомнила, как растила Светлану одна, как тянула все на себе. Ни в чем ей не отказывала. Все самое лучшее — ей. Все — ради нее. Возможно, в этом и была моя ошибка. Слишком баловала, слишком любила, слишком верила, что, сделав ее счастливой, обрету счастье сама.
Когда Свете было двенадцать, в моей жизни появился мужчина. Впервые за много лет я почувствовала себя женщиной. Но дочь устроила такую сцену, что пришлось с ним расстаться. Сердце рвалось, но я выбрала ее. Всегда выбирала её. А теперь… теперь мне семьдесят. Я одинока. Болезни сковали тело, сил почти не осталось, а единственный человек, на которого надеялась, — моя дочь — отмахивается от меня, как от назойливой мухи.
Света замужем уже двадцать лет. У неё трое детей, но я вижу их редко. Почему? Не знаю. Может, им тоже сказали, что я «надоела».
— Мам, что опять? — влетела в дверь раздраженная Света.
— Мне назначили уколы… Ты ведь медсестра, не могла бы помочь?..
— Что, каждый день мотаться к тебе? Ты с ума сошла?
— Светочка, на улице гололед, я не дойду до поликлиники…
— Ну так заплати, если хочешь, чтобы у меня был стимул! Ты же знаешь, за бесплатно никто не работает!
— У меня нет денег…
— Ну и ладно! Попроси кого-нибудь другого! — хлопнула дверью.
Утром я вышла из дома раньше, еле передвигая ноги по скользкому тротуару, сжимая в руке направление и шепча: «Дойди, хотя бы дойди…» А слезы лились сами. От боли. От одиночества. От тех слов, которые теперь не выбросить из головы: «Ты — обуза».
У входа в поликлинику ко мне подошла девушка:
— Бабушка, вам плохо? Вы плачете?
— Нет, родная. Это не от боли. Это от жизни…
Она села рядом, выслушала. Я рассказала ей все. Как ни странно, с незнакомкой говорить было легче, чем с родной дочерью. Ее звали Катя. Оказалось, она живет в соседнем доме. С тех пор она стала заходить всё чаще. Приносила продукты, помогала с лекарствами. Просто слушала.
В мой день рождения Катя пришла одна. Света даже не позвонила.
— Я не могла не прийти, — сказала Катя. — Вы так напоминаете мне мою маму. Рядом с вами так спокойно…
И тогда я поняла: чужой человек дал мне больше, чем тот, кого растила с материнской любовью.
Мы стали как родные. Катя брала меня на дачу, мы встречали праздники, ездили за город. В конце концов я приняла решение — переписала квартиру на Катю. Она сначала отказывалась: «Мне ничего не нужно». Но я настояла. Не за деньги она рядом — это было видно. Она просто была. Когда никого больше не было.
Потом я переехала к ней — стало совсем тяжело одной. Квартиру продали, чтобы Света не подала в суд. И забыли об этом. До поры.
Год спустя пришла Света. Холодная. Злая.
— Ты отдала квартиру чужой! Ты опозорила меня перед всей роднёй! Она должна была быть моей! Лучше бы ты сдохла!
Катин муж выставил ее за дверь, не дал даже слова сказать против меня.
Вот так. Чужие оказались ближе, чем родные. Катя стала мне дочерью. А та, что когда-то была под сердцем, — предала. Когда стало трудно, отвернулась. Потому что ей некогда. Потому что я — «помеха». Потому что материнская любовь — не капитал. И не актив. Это просто чувство. А чувства сейчас — никому не нужны.
