Ещё год назад я бы покрутила пальцем у виска, если бы кто-нибудь сказал, что я уйду от Игоря. От мужа, с которым прожила двенадцать лет, которого боготворила. От мужчины, про которого все подруги вздыхали: «Тебе, Даша, с тобой сам удача под ручку ходит». Он и правда был для меня всем. Надежный, заботливый, душа компании, прекрасный отец. Мы жили как в добром советском кино. А теперь ютимся у сестры в Мытищах, с двумя детьми и одной мыслью: другого выхода просто не было.
Когда поженились, всё шло по стандартному сценарию: начали с однокомнатной хрущёвки, потом Игорь удачно её продал, и мы взяли ипотеку на трешку в новостройке. Сделали евроремонт, обставились, зажили по-человечески. Два сына — девятилетний Степан и четырехлетний Ванечка. Я работала в музыкалке, вела кружоги — не из-за денег, а потому что душа лежала. Игорь приносил стабильные триста тысяч в месяц, был главным затейником всех наших поездок и праздников. Жили, как говорится, не тужили.
Но всё рухнуло в один момент.
Позвонили с работы: Игорь упал в обморок прямо на совещании. Скорая, больница, обследования… Диагноз: доброкачественная опухоль, но запущенная, разросшаяся. Врачи развели руками — щадящую операцию сделать не получилось, пришлось резать по-крупному.
Он выжил. Медики говорили: «Повезло». Но моего Игоря словно подменили. Лицо перекосило из-за повреждённого нерва, слух ухудшился. Но это были цветочки. Главное — он стал другим внутри. Вернулся домой, и начался треш.
Уволился. Бросил одну фразу:
«Я своё отпахал. Теперь твоя очередь нас кормить.»
Я взяла вторую работу. Выматывалась так, что к вечеру валилась с ног. А он? Лежал на диване, листал соцсети, смотрел «Рен ТВ». Ни капли помощи, ни проблеска инициативы. Только претензии. И оры. Много-много ор.
Срывался на всех: на меня, на детей. Даже на Ваню, который в свои четыре года не понимал, почему папа стал таким злым. Винил нас в своей болезни. Утверждал, что это мы его «доканали». Что из-за нас он «стал развалиной».
Потом пошли совсем странные вещи. Дни напролёт смотрел передачи про апокалипсис, закупал гречку, спички и тушёнку тоннами. Отказывался пить таблетки, отказывался идти к врачу. Я умоляла — он орал, что я «собираюсь сдать его в Кащенко», что у меня «полрайона в любовниках» и что я «мечтаю о его смерти».
Жизнь превратилась в фильм ужасов. Дом — поле боя, дети боялись собственного отца. Я не могла оставить их в этом аду. И я ушла. Собрала вещи, детей — и к сестре.
Развод был неизбежен. Не потому, что он заболел. А потому, что отказался лечиться. Отказался быть мужем. Отцом. Человеком.
Теперь его родня шепчется у меня за спиной: «Эгоистка. Бросила, когда он больше всего нуждался. Жила на его шее, а как стало тяжело — сбежала». Больно это слышать. Потому что никто не видел, как я плакала ночами от усталости. Не слышал, как дрожал мой голос, когда он орал на детей. Не подставил плечо, когда я тащила на себе две работы, квартплату и вечный страх.
Я не ушла бы, если бы он согласился на психиатра. Если бы принял помощь. Если бы хоть чуть-чуть остался тем Игорем, которого я любила. Но я не могла больше мучить детей. Мой долг — защитить их.
Иногда вспоминаю того Игоря — с тёплой улыбкой, с терпением, с умением обнять так, что все проблемы казались ерундой. И сердце сжимается. Но я смотрю на Стёпу и Ваню и понимаю: я сделала правильно. Спасла их. И себя. Даже если ценой стала сломанная жизнь и пустота внутри.
