**5 сентября.**
Сегодня Артём плакал, когда я сказала, что ребёнок, возможно, не его. А я всего лишь хотела подготовить его, чтобы позже не было ещё больнее. Мужчины и их фанатичная привязанность к ДНК — этого я никогда не пойму. Он же знал, что до него у меня были другие. Но нет, оказалось, я стала чудовищем только из-за одной фразы. Хотя должна была получить медаль за честность — ведь я могла бы просто молчать и пусть потом сам разбирался с анализами.
Когда Артём начал строить планы, как будет учить нашего ребёнка кататься на коньках или играть в хоккей, я поняла — пора говорить. Взяла паузу, отложила телефон и спокойно сказала: «Есть вероятность, что малыш не твой».
Тишина. Его планшет соскользнул с колен и грохнулся на стол. Он смотрел на меня, будто я только что призналась, что я рептилоид в человеческой шкуре. Рот открывался, закрывался, но звуков не было. Я ждала вопросов, рационального разбора ситуации… а вместо этого увидела слёзы. Не крики, не истерику — просто молчаливые капли по щекам, словно я разбила что-то внутри него навсегда.
— Что… что ты имеешь в виду? — голос срывался, как у подростка. — Это шутка, Даша?
Я закатила глаза. Ну вот, драма, которой я пыталась избежать. — Не надо разыгрывать трагедию, будто я кого-то убила. Хорошо хоть, что не твой.
Он не понял. Вообще. — И как это должно меня утешить?!
Я объяснила рационально: если ребёнок не его, то не придётся переживать из-за его наследственности — депрессии, тревожности, того же алкоголизма, который бегает по его роду. Чистый генетический лист!
Артём вытер лицо и задал главный вопрос: — Чей тогда?
Я сказала, что подробности сейчас ни к чему. Важно то, что у нас будет ребёнок, а не копание в прошлом. — Какая разница? Ты же так хотел детей. Я даю тебе это. Почему ДНК так важно?
Он вскочил и начал метаться по комнате, будто зверь в клетке. Потом резко обернулся: — То есть ты месяцами врала мне?
Я поправила его: не врала, а выбирала правильный момент. Разница есть. Да, разрешила ему думать, что он отец — но разве это не милосерднее, чем рушить его мир раньше времени?
— Когда это произошло? — голос стал громче. — Когда ты… с другим?
Я отмахнулась: хронология сейчас не поможет. Мы женаты, мы вместе, ребёнок будет нашим, даже если не по крови. Но Артём рассмеялся — горько, без тени веселья. — «Нашим»? Ты изменила мне, забеременела от кого-то и называешь это «нашим» ребёнком?
Я вздохнула. Слово «измена» звучало так грубо. Был сложный период: он пропадал на работе, я чувствовала себя брошенной, а тут появился Олег — бармен из нашего места. Он слушал, смеялся, смотрел на меня так, будто я — целая вселенная, а не просто «жена Артёма».
— Так вот о чём ты! — Артём побледнел. — Когда я сутками пахал, чтобы мы купили эту квартиру?
Я пожала плечами. Его старания не отменяли моё одиночество. Олег стал тем, кто заполнил пустоту. Да, мы переступили грань, но это не был запланированный роман — просто… жизнь.
Артём вышел, хлопнув дверью. Я звонила ему до полуночи, потом — Насте, но даже она, моя лучшая подруга, промолчала и бросила трубку.
Утром его не было. Ни записки, ни смс.
**6 сентября.**
Настя сегодня прислала СМС: «Ты должна понять, что это ненормально». Другие друзья тоже избегают взглядов. Даже в поликлинике, когда я говорила о беременности, медсёстры перешёптывались. А я ведь всего лишь хотела честности.
Через две недели пришли документы на развод. Артём требовал тест на отцовство и продажу квартиры. Я звонила — он заблокировал номер. Его сестра Катя сухо сказала: «Он не хочет тебя видеть».
Сегодня открыла конверт с результатами теста. Артём — не отец. Я пыталась найти Олега, но его бар закрылся, а номер не отвечает.
Катя сказала, что Артём подаёт на перевод в Питер.
**Вывод:** Честность — это не всегда добро. Иногда она просто оставляет тебя одну среди обломков, которые ты сама же и создала.
