Я решил не говорить жене, что начал зарабатывать больше. Она обиделась, собрала вещи и уехала к своей маме.
Когда я скрывал от жены повышение зарплаты, мне самому было не по себе. Но я сделал это осознанно — не из-за жадности, не со зла, а от отчаяния. От вечных качелей — одну неделю живём на широкую ногу, а потом три недели сидим на гречке. От её беспечности. От той самой ветрености, которую моя жена, Людмила, унаследовала от матери.
Мы познакомились с Люсей на дне рождения общего друга. Меня покорила её лёгкость, обаяние, умение не зацикливаться на быте. Я же — полная противоположность: всё планирую, несу ответственность, считаю каждую копейку. Тогда я подумал: «Наверное, именно такая — беззаботная — мне и нужна».
Но после свадьбы всё встало на свои места. Её «лёгкость» оказалась инфантильностью. День зарплаты — праздник: кафе, шопинг, подарки её маме, подругам, кому угодно. На следующий день — уже «пусто». Месяц — гречка да обещания, что «всё наладится».
Люда зарабатывает неплохо, но деньги у неё не задерживаются. Особенно когда в дело вмешивается её мать — женщина эмоциональная, капризная, такая же безответственная. Как только тратила пенсию, сразу звонила дочери: «Мне одиноко, мне грустно, надоело жить в нищете». И Люда, конечно, мчалась к ней.
— Это же мама. Я не могу её бросить, — говорила она.
— А как мы будем жить? — спрашивал я.
— Как-нибудь справимся, — улыбалась она.
А тем временем наша квартира приходила в упадок. Буквально. Обои отклеивались, кран подтекал, старый телевизор дребезжал, как трактор. Я подмазывал, подкручивал, злился молча. Пытался говорить с Людой, она слушала — и жила так, будто одна.
И вот мне наконец повысили зарплату. Значительно. Это была победа: месяцы переработок, нервов, доказательств начальству, что я справляюсь. Я пришёл домой с горящими глазами — и… промолчал. Просто не смог сказать.
Я представил, как она с матерью снова начнут «жить на полную»: купят кучу ненужного, сорвутся на юга, а потом мы будем «выкручиваться». Нет, я решил хранить тайну. Эти деньги — на ремонт, на машину, на нормальный отдых. На что-то важное.
Я купил новый телефон — старый уже еле работал. Сказал Люде, что получил его в подарок на работе. Оплатил её поход к стоматологу — соврал, что это по страховке. Всё ради спокойствия. Ради будущего. Ради нас.
И всё шло хорошо, пока мой начальник на корпоративе не проболтался при Люде:
— Да с такими темпами тебя ещё повысят! Ты ведь уже полгода как в управлении…
Люда замерла.
— В каком управлении? Какое «ещё» повышение? — спросила она, когда мы вышли.
Я понял: всё, конец. Признался, что действительно получил новую должность.
— А зарплата? — её глаза стали холодными.
— Пока без изменений, — снова солгал я.
Но дома она не отступила. Прямо спросила:
— Почему ты мне не сказал? Может, тебе стыдно, КАК ты получил эту должность?
Меня будто ударили. Стало горько, обидно, мерзко. Я не сдержался. Выложил всё. Про деньги. Про усталость. Про её мать. Про то, как она транжирит каждый рубль. Про то, как страшно за завтрашний день. Что я просто хотел стабильности.
Она слушала молча. Потом ушла в спальню. Через час вышла с чемоданом.
— Я поеду к маме. Надо подумать.
Третий день — тишина. Ни звонка, ни сообщения. Зато позвонила её мать. С криками, обвинениями, угрозами. Я положил трубку. Больше не стану её слушать. Её голос — источник всех моих бед.
Я не пишу Люде. Не звоню. Да, мне тяжело. Но ещё тяжелее — наступить на те же грабли. Если она хочет вернуться — пусть сначала попросит прощения. За ложь, за унижения, за предательство, когда я просто пытался сохранить нас.
Пусть ждёт. Мне не за что извиняться.
