— Татьяна Сергеевна, вы с ума посходили? — голос директрисы Ирины Владимировны резко разорвал тишину учительской. — В пятьдесят восемь лет бросать школу? Куда вы денетесь, интересно мне знать?
Татьяна аккуратно складывала методички в стопку, не поднимая глаз. Руки дрожали, но она не давала этому выхода.
— Как-нибудь устроюсь, Ирина Владимировна.
— Да вы понимаете, что говорите? Тридцать пять лет в школе! Вас уважают, дети любят, родители благодарят… До пенсии два года – получите хорошие выплаты! Чем дома заниматься-то будете?
Татьяна подняла взгляд. В глазах стояли слёзы, которые она изо всех сил сдерживала.
— А чем я здесь занимаюсь? Изо дня в день одно и то же. Урок, урок, урок… Тетради до ночи, подготовка к занятиям, хоть программы знаю наизусть уже тридцать лет. Дети… — она замолчала, провела ладонью по лицу. — Они меня не слышат, Ирина Владимировна.
— Ерунда! Вчера же Ольга Семёнова говорила, что её Ваня только у вас дроби понимает!
— Понимает… — горько усмехнулась Татьяна. — А на переменах? В телефоне сидит, как все. Спросишь что – мычит в ответ. Объясняешь – в окно смотрит. Дома до трёх ночи в этих играх своих.
Ирина Владимировна тяжело вздохнула, подошла к окну.
— Таня, ну зачем себя накручиваете? Время сейчас такое, дети такие… Но учить-то их надо! Кто, если не мы?
— Не знаю, — тихо ответила Татьяна. — Честно – уже не знаю.
Она шла домой привычными дворами, машинально считая ступеньки. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать. Всегда двадцать до третьего этажа. Вся её жизнь была расписана, как школьное расписание.
— Мам, ты рано! — удивилась дочь Маша, выглядывая с кухни. — Что-то случилось?
— Написала заявление, — коротко ответила Татьяна, проходя в комнату.
— Какое заявление? Куда? — Маша бросилась следом.
— Об уходе.
Дочь застыла, потом схватилась за дверной косяк.
— Ты что, заболела? Температура есть? — потянулась к её лбу.
— Отстань, Машенька. Всё нормально. Просто решила.
— Как решила?! Мам, ты понимаешь, что говоришь? — Маша опустилась на край кровати. — Работа стабильная, коллектив хороший, зарплата… Не огромная, но всегда. А что теперь? Сидеть дома? Депрессия обеспечена!
Татьяна сняла туфли, размяла затекшие ноги.
— А что у меня сейчас? Восторг? Ликование? — Она устало посмотрела на дочь. — Маша, я каждое утро встаю, как на каторгу. Иду в школу, будто отбываю срок. Стою у доски, объясняю в сотый раз одно и то же, а сама думаю: когда же это закончится?
— Мам, у всех так! Профессиональное выгорание. Надо в отпуск съездить, отдохнуть…
— Отдохнуть? — Татьяна горько рассмеялась. — Машенька, я сорок лет не отдыхала. Сорок лет – школа, тетради, подготовка. Каждый отпуск – курсы или дача. Когда мне отдыхать-то?
Маша молчала, теребя край свитера.
— А что Михаил скажет? — наконец спросила она.
— А при чём тут Михаил?
— Как при чём? Вы же…
— Мы что? — Татьяна повернулась к дочери. — Видимся раз в неделю. Кино или театр. Потом он меня провожает, целует в щёку и уходит. Вот уже три года.
— Но вы же собираетесь…
— Собираемся? — Татьяна встала, подошла к зеркалу. — Маша, посмотри на меня. Что видишь?
— Маму.
— А я вижу старуху. Седые волосы, которые крашу каждый месяц у одного и того же мастера. Морщины, которые прибавляются. Руки, знающие только мел и тетради. Глаза, которые разучились светиться. И знаешь, что страшнее всего? Я не помню, когда в последний раз смеялась. По-настоящему.
Маша обняла её за плечи.
— Мам, ну что ты… Ты красивая, умная…
— Умная? — Татьяна отстранилась. — Если бы была умной, не прожила бы жизнь по чужому сценарию. Школа, институт, работа в той же школе. Замуж за первого, кто позвал. Развод, снова работа… А где я? Где Татьяна? Не учительница, не мать, не бывшая жена. Просто Татьяна. Я её потеряла где-то по дороге.
В коридоре хлопнула дверь, раздался голос внука.
— Бабушка! — в комнату влетел двенадцатилетний Стёпа. — Что на ужин?
— Сейчас, зайчонок, — Татьяна вытерла глаза. — Маша, потом поговорим.
Стёпа швырнул рюкзак и повис на её шее.
— Бабуль, можно я к Витьку? У него новая игра, там такие монстры!
— Уроки сделал?
— Ну почти… Матеша осталась, но она лёгкая. Можно?
Татьяна посмотрела на внука. Живые глаза, веснушки, вся жизнь впереди.
— Стёпа, а скажи, чего ты больше всего хочешь?
Мальчик задумался.
— Чтобы лето не кончалось. Чтобы папа приехал, как обещал. И щенка, но мама не разрешает. — Он посмотрел на неё серьёзно. — А ты чего хочешь, бабуль?
Татьяна притянула его к себе.
— А знаешь, я сама не знаю. Столько лет не спрашивала себя об этом, что забыла, как это — хотеть что-то для себя.
— Как так? — удивился Стёпа. — Вы всегда получали то, что хотели?
— Нет, родной. Просто перестала хотеть. Решила, что в моём возрасте мечтать неприлично.
Стёпа нахмурился.
— А дед Серёжа говорил, что мечтать никогда не поздно. Он в семьдесят на дачу переехал, огурцы растит. Говорит, всегда о земле мечтал, а работал на заводе.
— Дед Серёжа – мудрый человек, — улыбнулась Татьяна. — Иди, делай уроки. Потом к Витьку сходишь.
Стёпа убежал, а слова его засели в голове. *Мечтать никогда не поздно.* А о чём она мечтала? О путешествиях, о море, о том, чтобы рисовать… Смешно. В пятьдесят восемь лет вспоминать детские грёзы.
Утром Татьяна проснулась раньше обычного. За окном – предрассветная мгла. Она заварила чай, села у окна. Город просыпался лениво. Редкие прохожие, сонные машины. Обычное утро.
Зазвонил телефон.
— Таня, это Ирина ВладимировВместо ответа Татьяна положила трубку, взяла со стола старый блокнот с детскими зарисовками, развернула его на странице с неловко нарисованным морем и подумала, что сегодня, наконец, начнёт рисовать его по-настоящему.
