Мой сын создал семью, в которой мне нет места.
Меня зовут Иван. Мне 72 года. Живу один в старом доме на окраине маленького городка, где когда-то все было наполнено жизнью. Во дворе мой сын бегал босиком по траве, звал меня строить шалаши из старых одеял, вместе мы жарили картошку на углях и мечтали о будущем. Тогда я думал, что это счастье будет вечным. Что я нужен, что я важен. Но жизнь идет своим чередом, и теперь дом погружен в тишину. Пыль на чайнике, скрип в углу, да лай соседской собаки за окном.
Моего сына зовут Антон. Его мать, моя покойная жена Мария, ушла от нас почти десять лет назад. После этого он остался единственным близким мне человеком. Последней ниточкой, связывающей с прошлым, где еще было тепло и смысл.
Мы воспитывали его с любовью и заботой, но и со строгостью. Я много работал, мои руки не знали покоя. Мария была сердцем нашего дома, а я его руками. Не всегда был рядом, но когда нужно всегда приходил. Подчиненный работе, но отец в семье. Я научил его кататься на велосипеде, чинил его первую «Ладу», на которой он уехал учиться в Санкт-Петербург. Я им гордился. Всегда.
Когда Антон женился, моя радость была безмерна. Его невеста, Алина, показалась мне скромной, тихой. Они переехали на другой конец города. Я решил: пусть живут своей жизнью, строят свое. А я буду рядом, чтобы помочь, поддержать. Думал, они будут приезжать, что я смогу нянчить внуков, читать им сказки на ночь. Но всё пошло не так.
Сначала звонки стали короче. Потом только сообщения на праздники. Я приезжал сам с пирогом, конфетами. Один раз меня впустили, но сказали, что у Алины болит голова. В другой ребенок спал. А в третий даже не открыли. После этого я перестал ходить.
Я не устраивал сцен. Не жаловался. Просто сидел и ждал. Говорил себе: у них свои заботы, работа, дети всё наладится. Но время шло, и я понял: в их жизни для меня нет места. Даже в день памяти Марии они не приехали. Только позвонили и всё.
Недавно я случайно встретил Антона на улице. Он вел сына за руку, нес пакеты. Я окликнул его сердце сжалось от радости. Он обернулся, посмотрел на меня, как на чужого. «Пап, ты как?» спросил он. Я кивнул. Он тоже. Сказал, что спешит. И ушел. Вот и вся встреча.
Долго шел домой. Шагал и думал: где я ошибся? Почему собственный сын стал мне чужим? Может, был слишком строг? Или, наоборот, слишком мягок? А может, я просто стал обузой со своими воспоминаниями, старостью, молчанием
Теперь я сам себе семья, сам себе опора. Завариваю чай, перечитываю письма Марии, иногда сижу на лавочке и смотрю, как играют чужие дети. Соседка, Люда, иногда машет мне рукой. Я киваю в ответ. Так и живу.
Люблю ли я сына? Конечно. Больше всего на свете. Но больше не жду ничего. Видимо, такова судьба родителей отпускать. Но никто не готовит нас к тому дню, когда мы становимся лишними в жизни тех, ради кого жили.
И, может быть, это и есть настоящая зрелость. Только уже не ребенка. А родителя.
