Меня зовут Иван. Мне 72 года. Живу один в старом доме на окраине маленькой деревни, где когда-то кипела жизнь. Во дворе мой сын бегал босиком по траве, звал меня строить шалаши из старых одеял, мы вместе пекли картошку в углях и мечтали о будущем. Тогда я думал, что это счастье будет вечным. Что я нужен, важен. Но жизнь идет, и теперь дом погружен в тишину. Пыль на чайнике, шорохи в углах, да редкий лай соседской собаки за окном.
Моего сына зовут Антон. Его мать, моя покойная жена Мария, ушла от нас почти десять лет назад. После этого он остался единственным близким человеком. Последней ниточкой к тому времени, когда в жизни еще было тепло и смысл.
Мы растили его с любовью и заботой, но и со строгостью. Я много работал, руки мои не знали покоя. Мария была сердцем нашего дома, а я его руками. Не всегда был рядом, но когда нужно приходил. Подчиненный работе, но отец в семье. Учил его кататься на велосипеде, чинил его первую “копейку”, на которой он уехал учиться в Ростов. Я гордился им. Всегда.
Когда Антон женился, я был счастлив. Его невеста, Ольга, показалась мне скромной, тихой. Они переехали на другой конец города. Ладно, думал я, пусть живут своей жизнью, строят что-то свое. А я буду рядом, помогу, поддержу. Надеялся, что будут навещать, что смогу нянчить внуков, читать им сказки на ночь. Но все пошло не так.
Сначала звонки стали короче. Потом только сообщения по праздникам. Приходил сам с пирогом, конфетами. Один раз открыли, но сказали, что у Ольги голова болит. В другой раз ребенок спал. А в третий и вовсе не пустили. После этого перестал ходить.
Не скандалил. Не жаловался. Сидел и ждал. Утешал себя: у них свои заботы, работа, дети наладится. Но время шло, и я понял: мне нет места в их жизни. Даже в день памяти Марии не приехали. Только звонок и все.
Недавно случайно встретил Антона на улице. Он вел за руку сына, нес пакеты. Окликнул сердце екнуло. Он обернулся, посмотрел, как на чужого. «Пап, все нормально?» спросил. Кивнул. Он тоже кивнул. Сказал, что спешит. И ушел. Вот и встреча.
Долго шел домой. Думал: в чем провинился? Почему родной сын стал мне чужим? Может, был слишком строг? Или, наоборот, мягок? А может, просто стал обузой со своими воспоминаниями, старостью, молчанием
Теперь я сам себе семья, сам себе опора. Завариваю чай, перечитываю письма Марии, иногда сижу на лавочке и смотрю, как играют чужие дети. Соседка, Людмила, машет мне рукой. Я киваю в ответ. Так и живу.
Люблю ли сына? Больше всего на свете. Но больше ничего не жду. Наверное, такова участь родителей отпускать. Вот только никто не готовит нас к тому дню, когда мы становимся лишними в жизни тех, ради кого жили.
И, может быть, это и есть настоящая зрелость. Только уже не детская. А родительская.
