«Лучше хоть какой-то отец, чем вообще никакого» — вздыхает моя бывшая свекровь.
— Всё-таки ребёнку нужен отец! — поучает меня Людмила Вячеславовна, качая головой. — Да, ты с моим Сергеем разошлась, это факт. Но разве он перестал быть родителем? Это не вычеркнешь. Нельзя лишать мальчика родного человека, даже если тот далёк от идеала. Лучше хоть такой, чем пустота!
Я слушаю её, и внутри сжимается что-то тяжёлое. Мы с Сергеем развелись больше года назад. Брак наш длился почти семь лет. Начиналось всё прекрасно: цветы, признания, белое платье, а потом — рождение Артёмки. Но жизнь быстро расставила всё по местам.
Сначала я закрывала глаза: ну выпил лишнего, ну задержался с друзьями. Потом стало хуже: пьянки до утра, глупые отмазки, подозрительные переписки в телефоне, странные «товарищи». А ведь у нас рос сын. Я боролась за семью. Умоляла, скандалила, водила его к психологу, плакала ночами. Даже терпела его жалобы на то, как ему невыносимо со мной. А потом просто сдалась.
Артёму тогда было почти шесть. Я сняла комнату, устроилась в бухгалтерию, отдала его в школу. Мы зажили вдвоём. Свекрови не запрещала видеть внука — она, Людмила Вячеславовна, всегда была ко мне добра. Подкидывала денег, сидела с ребёнком, если я задерживалась. Она хорошая. Вот только с сыном — слепа.
А Сергей после развода, судя по всему, не изменился. Пьёт, как пил, работу меняет, как перчатки, ночует у друзей, живёт на её скромную пенсию. И вдруг — озарение: вспомнил, что у него есть сын.
Раньше он будто не замечал Артёма — словно тот был частью интерьера. А теперь требует встреч, хочет «возродить связь». Но я знаю, в каком виде он является: перегар, небритость, потухший взгляд. Что он даст ребёнку? У него и трёх копеек на кино нет, а его комната — хаос с пустыми бутылками.
— Пусть хотя бы во дворе погуляет с ним час! — уговаривает меня свекровь. — Ты же рядом, под присмотром. Он сам приходит, сам хочет видеть мальчика. Не отталкивай. Это важно для Артёма…
Я чувствую её отчаяние. Она верит, что внук разбудит в Сергее отца. Мол, глядя на сына, он одумается, бросит бутылку. А вдруг — чудо?
Но я-то его знаю. Он не хочет меняться. Ему просто скучно, вот и тянется к ребёнку, чтобы почувствовать себя не совсем отбросом. И хоть сердце шепчет: «Не пускай!», в голове вертится другой вопрос: а что, если правда? Может, мальчику важно знать, что у него есть папа — пусть и негодяй? Что он не свалился с неба, не вырос на грядке, а появился на свет от живого человека. Пусть опустившегося. Пусть слабого. Но настоящего.
А если однажды он спросит: «Где мой отец? Почему он меня не любит?» Что я скажу? Что он был, а я его не пустила? Что решила за сына — мол, лучше никакого, чем такой?
Я не знаю, где правда. С одной стороны — страшно подпускать его к человеку, который не держит слова. С другой — не хочу, чтобы Артём рос с ощущением, что от него что-то скрыли. Даже плохой отец — это часть его. Кровь, фамилия, корни.
Да, я зла на Сергея. За всё, через что он меня провёл. За предательство. Но я не вправе заставлять сына ненавидеть его. Он сам разберётся, когда вырастет. Сам поймёт.
А пока… Пожалуй, разрешу встречи. Но только под моим взглядом. Без водки, без дурных компаний, без лжи. Просто чтобы мальчик видел: вот он, твой отец. Хоть иногда. Хоть чуть-чуть.
Может, Людмила Вячеславовна и права. Порой лучше хоть что-то, чем ничего. Потому что даже боль учит. А из уроков рождается понимание. И сила. Та, что убережёт моего сына от ошибок его отца.
Если я смогу этого добиться — значит, всё было не зря.
