Меня зовут Галина Викторовна. Мне шестьдесят пять. Всю жизнь я старалась быть хорошей матерью, честной женщиной, не лезть в чужие дела и не учить жизни без спроса. Но, видимо, именно это и стало моей ошибкой. Теперь я в ситуации, которую не пожелаешь злейшему врагу: родная сноха объявила мне войну, а сын — отвернулся, будто меня и вовсе не существует. И всё из-за одного дня, одного ребёнка… и моего «нет».
Когда Дмитрий, мой единственный сын, сообщил, что женится, я вздохнула с облегчением. Ему уже стукнуло тридцать два — давно пора. Молилась, чтобы встретил добрую девушку, с которой сможет идти по жизни. Первое впечатление от Анастасии, его невесты, было неплохим: скромная, миловидная, вроде бы спокойная. Правда, с ребёнком от прежнего брака. Но я решила — не моё дело, лишь бы сын был счастлив.
После свадьбы Настя забеременела. Беременность выдалась сложной, почти все девять месяцев она пролежала в больнице. Её старший сын жил то у отца, то у бабушки. Я не вмешивалась, не навязывала помощь — меня и не звали. Внука, рождённого в новом браке, я впервые увидела лишь через полгода. До этого звонила сама, спрашивала — как малыш, как Настя. Отвечали вежливо, но холодно.
На «смотрины» приехала с подарками — и для внука, и для старшего сына снохи. Та взяла их без радости. Мальчик даже спасибо не сказал. Но я не обиделась — подумала, стесняется. На прощание сказала Насте: если что — звоните.
Через две недели она позвонила. Оказалось, разболелся зуб, а её мать не смогла приехать. Попросила посидеть с детьми. Я согласилась. Приехала, выслушала наспех брошенные указания и осталась одна с грудничком и её сыном от первого мужа.
С первых минут старший дал понять: я здесь чужая. Игнорировал мои слова, не откликался, когда звала, наотрез отказался играть вместе. Потом начал рыться в моей сумке. Я вежливо сделала замечание. В ответ услышала: «Это мой дом! Что хочу, то и делаю!» — и получила пинок по ноге. Попыталась образумить — он убежался, а вернулся с водяным пистолетом и начал обливать мне лицо. Терпение лопнуло. Отобрала пистолет, строго поговорила с ним.
Позже Настя попросила накормить его. Но едва я поставила тарелку с борщом, он начал плеваться, размазывая еду по столу и обоям. Я остолбенела. Не от капризов — дети есть дети. А от полного отсутствия границ и уважения. Мне никто не говорил, что у ребёнка проблемы, я думала, он здоров. Но вёл себя как дикарь. И когда Настя вернулась, я не сдержалась: «Твой сын в адеквате?»
Она посмотрела на меня, будто я ненормальная, и равнодушно бросила: «Всё в порядке». Я ответила, что больше не останусь с её сыном, потому что он бил меня, обзывал, обливал водой и лазил по моим вещам. В ответ услышала: «Надо было найти подход!»
После этого я ушла. Сноха перестала брать трубку. А когда я спросила у сына, когда увижу внука, он замялся и пробормотал: «Поговори с Настей». Передал трубку, но та отказалась разговаривать. Через него же сообщила, что не хочет «утруждать меня общением с её невоспитанным ребёнком».
Позже сын выслушал мой рассказ — я ничего не скрыла. Но, видно, Настя уже успела вложить в его голову свою версию. Он сказал, что нужно «время подумать» — и пропал.
Теперь я, бабушка, лишена права видеть внука. Всё потому, что отказалась быть бесплатной нянькой для ребёнка, который не знает слова «нельзя». Если бы Настя хоть раз одёрнула его, объяснила, что бить взрослых — недопустимо, что лезть в чужие вещи — стыдно, может, всего этого и не случилось бы. Но вместо этого — глухая стена.
Я не хотела ссоры. Не искала вражды. Но гнуть спину и терпеть унижения не стану. Я — мать. Я — бабушка. И заслуживаю хотя бы капли уважения.
