Я не отправлю свою мать в дом престарелых — она не заслужила такой участи.
Меня зовут Анна Игнатьевна. Тридцать шесть прожитых лет. За спиной — несложившаяся семья, годы душевных метаний и тяжёлое, почти гнетущее чувство вины перед самым близким человеком — матерью. И вот, когда судьба, казалось бы, снова протянула мне руку, я оказалась перед выбором, который терзает меня душу.
— Надя, я просто не знаю, что делать… — шептала я в трубку, глядя из окна на хмурое питерское небо. — Дмитрий — прекрасный мужчина. Заботливый, надёжный, твёрдый. С ним я чувствую себя желанной. Он предлагает начать жить вместе… Но куда деть маму? Ты же знаешь, какая она…
Да, Надя знала. Все мои близкие понимали: мать для меня — не просто «пожилая родственница». Это женщина, с годами превратившаяся в деспота: властная, едкая, требующая бесконечного внимания, но при этом беззащитная, как ребёнок. Когда я познакомила её с Дмитрием — всё пошло наперекосяк.
С самого начала мать вела себя странно. Называла его другими именами, делала вид, что путается, хотя память у неё — как у шпиона. Потом будто случайно опрокинула тарелку с селёдкой прямо ему на брюки. Дмитрий встал и ушёл. А мать тут же схватилась за сердце — пришлось вызывать скорую. Когда врачи уехали, она спокойно легла спать. А я до утра сидела на кухне, сжав кулаки, не в силах понять, за что мне это.
В последний разговор Дмитрий сказал прямо:
— Аня, подумай о доме престарелых. За ней там будут ухаживать, ты сможешь наконец вздохнуть свободно, мы построим свою жизнь.
Я промолчала. Но в душе поднялась буря воспоминаний.
В двадцать два я влюбилась в сослуживца, Артёма. Мы жили с матерью в трёхкомнатной хрущёвке. Она была против. Категорически. Мы с Артёмом тайно расписались, и он переехал ко мне. То есть — к нам.
Начался ад. Мать звала из одной комнаты, муж — из другой. Я разрывалась на части. Слёзы стали нормой. Через год он ушёл.
— Ты хорошая, Аня. Но пока рядом с тобой твоя мать — счастья тебе не видать, — бросил он на прощание.
Я осталась одна. Смирилась. До встречи с Дмитрием. До момента, когда мне снова предложили руку. И вот теперь — снова тупик.
Мы с Дмитрием съездили в один дом престарелых. Всё там было чисто, аккуратно, почти по-больничному. Но атмосфера… Будто мороз по коже. Старики сидели вполоборота к окну, смотря в пустоту. Кто-то бродил по двору, но лица их были безрадостны. Я не выдержала, спросила у сотрудницы:
— Почему они все такие… опустошённые?
— Потому что они здесь одни. Забытые. Родные не навещают, даже не звонят. А они ждут. Каждый день сидят у окон, смотрят на ворота…
Обратно ехали молча. Внутри у меня всё горело. Перед глазами вставали образы: как мать сидела у моей кровати, когда я болела, как бежала с работы за лекарствами, как одна тянула на себе все наши беды. Да, она сложная. Да, порой невыносимая. Но она — моя мать.
Когда мы подъехали к дому, Дмитрий спросил:
— Ну что, будем готовить её к переезду?
Я повернулась к нему и сказала твёрдо:
— Никогда. Предать её — значит предать себя. Она отдала мне всю свою жизнь. Да, она не святая. Но я обязана ей всем. Если хочешь быть со мной — учись находить с ней общий язык. Нет — значит, наши дороги расходятся.
Я развернулась и ушла. Он не позвонил. Ни на следующий день, ни через месяц. Видимо, сделал свой выбор.
А я — свой. Возможно, мне снова не повезло с мужчиной. Возможно, я останусь одна. Но я не смогу жить, зная, что где-то в чужом месте моя мать тоскует, потому что я променяла её на чьё-то спокойствие. Это не любовь. Это предательство.
Может, когда-нибудь я снова полюблю. Но одно знаю точно: моя совесть будет чиста. А сердце — не окаменеет.
