Мама существует лишь моей судьбой и жизнью моих детей, вколачивая свои советы без устали…
Десять лет я замужем за Дмитрием Владимировичем. Мы православная семья, растим трёх дочек. После свадьбы уехала из посёлка под Нижним Новгородом, где жила с матерью и бабушкой Тамарой Павловной. Когда бабушка ушла, мама — Людмила Сергеевна — осталась одна. Сперва справлялась: работала в библиотеке, изредка гостила у нас. Но годы подточили здоровье — давление, больные колени. В тревоге я уговорила её перебраться поближе. Поселили в съёмной квартире рядом с нашим домом в Подмосковье, оплачиваем всё, даже устроили её в магазинчик, чтобы не скучала.
Но вместо покоя — капкан. Мама не просто рядом — она въелась в наш быт, как ржавчина. Раньше, наездами, помогала с внучками, уезжала. Теперь же растворилась в каждом нашем дне. Её гиперопека, контроль над каждой ложкой супа, каждым словом — словно цепь на шее. Наши молитвы, традиции — для неё пустой звук. У неё свои догматы: «Детей балую», «Муж слабовольный», «Дом — не крепость, а бардак».
Каждый шаг под микроскопом: что ели, куда ходили, о чём шептались с мужом. Нянь допекает расспросами, как следователь, потом швыряет в меня «истинами»: «Настя плакала — ты недосмотрела!», «Софья в школе тройки получает — ты не учишь!». Связь между нами рвётся, как старая нить, оставляя лишь осколки раздражения. Я — как загнанная лошадь: срываюсь на детей, дрожу от её звонков, перестала узнавать себя в зеркале. Её призрак витает даже в тишине: в голове звучат её «ты обязана», «я жизнь ради тебя положила».
Пыталась отгородиться: сократила визиты, ссылалась на кружки детей, дела. Бесполезно — стучится в дверь без предупреждения, звонит среди ночи: «Сердце прихватило… ты ведь не бросишь?». Мужа терпеть не может — видит в нём врага, похитившего её «последнюю радость». Порой рыдает: «Я — как пень ненужный на дороге. Умру — даже не вспомнишь!». После таких слов глотаю слёзы, чувствуя, как вина давит грудь, будто гиря.
Она клянётся, что это — любовь. А мне кажется — удушье. Хочу быть хорошей дочерью, но её жертвенность обжигает. Мечтаю спрятаться, исчезнуть — а потом ненавижу себя за эти мысли.
Теперь — луч надежды: Дмитрию предложили контракт в Германии. Переезд — как глоток воздуха после долгого затвора. Но сердце ноет: бросить маму одну — предательство? Вдруг станет хуже? А если упадёт, а я за тысячу вёрст?
Но остаться — значит сойти с ума. Нужно расстояние — целая страна между нами, чтобы её советы не прорастали в наш дом, как чертополох. Мечтаю о дне, когда её голос перестанет звучать в моих снах. Но страх гложет: а если её слезы станут моей вечной карой? Разрываюсь между долгом и свободой, будто меж двух огней. Выбор режет душу — и не знаю, хватит ли смелости его сделать.
