Мать живёт лишь моим существованием и жизнью моих детей, вбивая свои правила без конца…
Замужем я десять лет. Мы с Дмитрием — православная семья, растим трёх ребятишек. После свадьбы я уехала из посёлка под Нижним Новгородом, где жила с матерью и бабушкой. Когда бабушка умерла, мама скучала, но держалась — работала в библиотеке, изредно гостила у нас. Всё изменилось три года назад: давление зашалило, суставы заныли, и я, испугавшись, уговорила её перебраться поближе. Всю жизнь она прожила с бабушкой, без мужа — бросить её одну я не смогла. Сняли для неё квартиру в соседнем районе нашего московского пригорода, оплачиваем коммуналку, устроили курьером в местный магазин — чтобы не маялась от тоски.
Но вместо благодарности получила камень на шее. Мама не просто переехала — она вросла в наш быт, как крапива в огород. Раньше, наезжая в гости, помогала с внуками, улыбалась, уезжала. Теперь же растворилась в каждом нашем дне. Её гиперопека душит: советы, как крестить детей, какие каши варить, какую юбку надеть. Наша вера для неё — пустой звук. Границ не видит — врывается без звонка, проверяет холодильник, учит нянь «правильному» уходу.
Всё, что я делаю, — ошибка. Картошку не так жаришь, сказки не те читаешь, в храм редко водишь. Каждый шаг детей должен быть ей доложен. После её визитов остаётся ощущение, будто квартиру вымели метлой — даже воздух тяжёлый. Связь между нами рвётся, как старая нитка: только ссоры и упрёки. Я стала срываться на домашних, дрожу от любого звонка. Её голос звучит в голове даже ночью — как набат.
Пыталась отгородиться: сократила визиты, ссылалась на кружки детей. Бесполезно — она является с пирогами «просто так», копается в шкафах, шепчет старшей дочери: «Мама тебя неправильно воспитывает». Муж для неё — чужак, мешающий вернуть те времена, когда мы жили втроём: она, бабушка и я. Иногда рыдает в трубку: «Я вам обуза, скоро умру — обрадуетесь». А я тону в этом болте, разрываясь между криком и слезами.
Она называет это любовью. Говорит: «Ты всё преувеличиваешь, я же душу за вас готова отдать». А мне кажется — эта жертвенность душит, как петля. Хочу быть хорошей дочерью, но не могу — её «забота» оставляет синяки на душе. После разговоров с ней собираю себя по частям, как разбитую чашку.
Теперь появился шанс — Дмитрию предложили контракт в Германии. Мечтаю о переезде, как о глотке воздуха: там её не будет у двери каждое утро. Но сердце ноет — бросить стареющую мать одной? А если инсульт? А если упадёт в пустой квартире? Мысли гложут, как мыши зерно.
Но оставаться — значит сойти с ума. Нужно расстояние — тысячи километров, где её советы долетают лишь по телефону. Мечтаю, чтобы её приезды стали редкими праздниками, а не ежедневной пыткой. Страшно: вдруг её одиночество сломает её? А я буду виновата. Разрываюсь между долгом и желанием дышать свободно. Этот выбор — как расставание с частью себя. Выдержу ли? Не знаю.
