Моя мать тяжело больна, и я не чувствую ни капли жалости. Она это заслужила.
В нашем доме жила старушка по имени Тамара Петровна. Все знали её как добрую душу — всегда готова была помочь, то пирогом угостит, то советом поддержит. Когда мать слегла, Тамара Петровна без лишних слов взялась за дело: приходила, сидела с ней, пока я была на работе или возилась с детьми. Благодаря её заботе мама пошла на поправку.
Но потом сама Тамара Петровна слегла. Её состояние оказалось куда серьёзнее, и врачи увезли её в больницу. Я всегда думала, что она совсем одна — ни детей, ни родни. Однако выяснилось, что у неё есть взрослый сын, важный чиновник, и дочь — владелица модного бутика. Внуки учатся за границей. Живут, не тужат. Но за все годы, что мы соседствовали, никто из них даже в дверь не постучал.
Когда Тамару Петровну госпитализировали, дочь наконец появилась — собрать вещи по списку. Мы столкнулись в подъезде. Я предложила помощь, хотела подсказать, как ухаживать за больной, но её ответ повис в воздухе ледяным ножом:
— Не ваше дело. Я принесла, что велели. Больше ничего не надо. Пусть рада, что я вообще приехала.
Я онемела. Как можно так говорить о родной матери? Сдать вещи, как посылку на почте, и уйти, не обернувшись?
После работы я навещала Тамару Петровну — болтала, приносила домашние пирожки, старалась отвлечь. А вечером, ложась спать, снова и снова вспоминала её дочь. Это же плохой сон какой-то — родная кровь, да такая чёрствая!
Мать, услышав мои переживания, лишь вздохнула:
— Ты не знаешь, что между ними было. Может, не зря дети сторонятся.
— Но это же мать!
— Если б все рассуждали, как ты, может, и горя бы меньше было.
Я задумалась. Да, чужие семьи — тёмный лес. Кто знает, какие там тайны, какие счёты. Но как бы то ни было — разве можно вот так, без сердца? Будто и не родная, а чужая…
