Моя свекровь выгнала мою шестилетнюю дочь с дня рождения племянника — когда я узнала почему, мне пришлось преподать ей урок.
Когда моя малышка рыдала на улице во время семейного праздника, мое долготерпение, копившееся годами, наконец лопнуло. Что было дальше — это была битва за любовь, преданность и клятву матери: никто не вправе решать, кому здесь место — не в моем доме, и не в сердце моего ребенка.
Я познакомилась с Михаилом, когда мне было двадцать восемь — уже разведённая, уже мать.
Моя дочь Соня только-только отметила два года. Я взяла её с собой на первое свидание — отчасти потому, что не могла позволить себе няню, но больше потому, что мне нужно было сразу понять: сможет ли этот мужчина принять меня целиком — вместе с ней?
Большинство мужчин сначала притворялись. Кто-то напряжённо улыбался, кто-то неловко давал пять.
Михаил был другим. Он присел перед ней, спросил про её носочки с зайчиками и провёл почти двадцать минут, помогая ей приклеивать блёстки на бумагу, пока я сидела рядом, доедая остывшую картошку фри и молча наблюдала.
Через два года мы расписались в узком кругу близких. Соня надела венок из цветов и настояла, чтобы шла между нами, держа нас за руки. Во время застолья она внезапно произнесла речь, с набитым капкейком ртом.
Она назвала его «почти папой». Все засмеялись. В глазах Михаила блеснули слёзы.
На её пятый день рождения он официально её усыновил. Мы праздновали во дворе с гирляндами и домашним тортом. После подарков Соня забралась к нему на колени, обняла за шею и прошептала: «Теперь я могу называть тебя папой? По-настоящему?»
Михаил улыбнулся. «Только если я смогу называть тебя дочкой. Навсегда.»
Я думала, любовь может исправить всё. Что шрамы от развода и пустоты наконец заживут. Что слово «приёмный» никогда не встанет между ними.
Но любовь не всегда добирается до всех тёмных углов — особенно тех, где осуждение прячется под духами и вежливыми улыбками за столом.
Мать Михаила, Галина, никогда не оскорбляла меня прямо, но и не спрашивала Соню про школу, не комментировала её рисунки, присланные на Рождество. Даже после усыновления подписывала открытки только «Михаилу и Ларисе». Как-то раз, после ужина, она посмотрела на мою идеальную лазанью и сказала: «Видно, тебе пришлось быстро учиться, расти ребёнка одной.»
Михаил услышал. Позже, когда я призналась, как это больно, он просто обнял меня.
«Она человек старых взглядов, — пробормотал он. — Дай ей время.»
Я терпела. До того дня, когда она выставила мою дочь с дня рождения.
Был солнечный субботний день. Брат Михаила, Денис, устраивал вечеринку в стиле «Покемонов» для своего сына Артёма — ему исполнялось семь.
Соня прыгала от радости. Всю неделю она расспрашивала про любимые вещи Артёма. Когда она увидела коллекционную колоду «Покемонов» в интернете, глаза её загорелись.
«Вот эту! Он с ума сойдёт!» — воскликнула она. Мы с Михаилом поделили стоимость, но сказали, что это её подарок. Она помогала заворачивать его в блестящую золотую бумагу, тщательно разглаживая уголки.
«Думаешь, ему понравится?» — спрашивала она в сотый раз.
«Почти так же сильно, как мы любим тебя», — ответила я.
Утром она надела своё голубое платье с блёстками и кружевными рукавами.
«Хочу красиво выглядеть на фото», — сказала она.
Мы привезли её в полдень. С Михаилом планировали пообедать в любимом грузинском кафе и пройтись вдоль набережной. Денис с женой Аней встретили нас тепло. Детский смех доносился со двора. Мы поцеловали Соню, напомнили вымыть руки перед едой и уехали.
Через сорок пять минут зазвонил телефон. На экране — имя Сони. У неё не было своего телефона, но на экстренный случай она носила старый Михаила.
Я ответила сразу, включив громкую связь. Её голос дрожал.
«Мама? Ты можешь за мной приехать? Баба Галя сказала, чтобы я вышла. Она сказала… что я не семья.»
Я окаменела. «Где ты, солнышко?»
«Во дворе, у калитки. Я не хочу идти на тротуар.»
«Мы уже едем», — твёрдо сказал Михаил.
Мы примчались за десять минут. Машина ещё не остановилась, а я уже выскочила. Соня стояла у забора, сжимая золотой подарок, будто это единственное, что её держит. Щёки в разводах, глаза опухшие, а подол платья испачкан в траве.
Михаил бросился к ней, опустившись на колени.
«Соня», — выдохнул он, прижимая её к себе. Она разрыдалась у него на плече.
Я развернулась к дому, каждый шаг отзывался гневом.
Внутри Галина сидела за столом, ела торт и беседовала с Аней. Играла тихая музыка, из соседней комнаты доносились детские голоса.
«Почему моя дочь на улице?» — мой голос прорезал воздух.
В комнате повисла тишина. Галина спокойно отложила вилку, промокнула губы и посмотрела на меня.
«Она не семья, — ровно сказала она. — Этот праздник для родных и друзей.»
У меня перехватило дыхание. Аня опустила глаза.
«Мы не хотели портить Артёмику праздник, — пробормотала она. — Пусть Галина Ивановна решит…»
«Вы оставили ребёнка одну, чтобы спокойно есть торт? — мой голос дрожал. — Вы видите в моей дочери чужую? Позор вам обеим.»
Я развернулась и вышла, пока гнев не прорвался наружу.
Всю дорогу домой Соня не отпускала Михаила, изредка дотрагиваясь до моего плеча. Я сидела с ними на заднем сиденье, повторяя, что она в безопасности, что она ни в чём не виновата.
Днём мы купили ей мороженое с шоколадной крошкой. Вечером она выбрала фильм, заснув между нами под пледом.
«Я не оставлю это так», — сказала я Михаилу.
«И я нет», — ответил он.
Через две недели мы устроили день рождения Михаила — пикник. В приглашениях было написано:
«Приглашаются все, для кого Соня — семья.»
За час до начала Галина написала:
«Я исключена?»
Я ответ
