Говори что угодно о своей маме, но если ты ещё раз скажешь хоть слово о моей матери, которое мне не понравится, ты сразу выгоняешься из моей квартиры! Я не буду ходить на цыпочках, дорогой!
Игорь, простите, пожалуйста, если я мешаю, тихо, почти извиняясь, произносит Татьяна Евгеньевна, стоя в дверях кухни, руки её, покрытые пятнами краски, сжаты перед ней. Дверь в комнату скрипит ужасно. Я встал ночью за стаканом воды и чуть не испугался. Не могли бы вы смазать петли, когда будет время? Если это не слишком обременительно.
Игорь не отрывает глаз от телефона. Он растянулся на диване, совмещённом с кухней, листая ленту новостей большим пальцем. На запрос тещи он отвечает глухим «эм», что звучит как «дада» и «оставь меня в покое». Татьяна Евгеньевна понимает, что её услышали, и сразу отходит в свою комнату, плотно закрывая дверь. Петельный скрежет отдается глухо.
Ксюша, протирая столешницу, напрягается. Атмосфера в квартире, и так уже не слишком гостеприимная, становится ещё тяжелее, будто часть воздуха выдувают. Всю неделю, пока теща живёт у них, Игорь выглядит, будто над его окном бесконечно гудит отбойный молоток. Он не устраивает открытых ссор, но излучает молчаливое, липкое недовольство. Всё его раздражает: шорох газет, который тётя читает вечером, лёгкий запах корвалола в коридоре, даже то, как долго, по его мнению, она задерживается в ванной по утрам. Он молчит, но эта тишина громче любого крика.
Он кладёт телефон на диван с глухим стуком, как камень падает.
Твоя старая бабка будет мне указывать, что делать в этом доме, произносит он тихо, но с такой горечью, что Ксюша содрогается. Он смотрит в стену, будто разговаривает с невидимым союзником.
Она просто спросила, Игорь, пытается Ксюша говорить спокойно, откладывая тряпку и поворачиваясь к нему. Дверь действительно скрипит так, что будит ночью. Я хотела спросить сама, но забыла.
Она просто спросила, пародирует он, скручивая губы в отталкивающую ухмылку. Конечно, всё подстроено, как в спа. Пришла, растянулась, а теперь диктует правила. Смажь дверь а потом что? Уменьшить громкость телевизора, когда она решит отдохнуть? Ходить на цыпочках?
Татьяна Евгеньевна сидит тихо, как мышь. Выходит из комнаты лишь ради еды или визита в поликлинику. Чаще всего держится в своей комнате, боясь, боги бы помиловали, тревожить «молодых». Она боится быть обузой; её страх слышен в каждом движении, в каждом мягком слове.
Пожалуйста, хватит. Она приехала на неделю, на обследования. Это не навсегда, просит Ксюша, подходя к дивану, пытаясь вернуть мир. Она уже чувствует себя виноватой, что мешает нам.
В нашем пути? наконец разворачивает голову Игорь, в его глазах холодное, укоренившееся раздражение. Она давит меня! Я не могу расслабиться в своём доме! Везде слышу, как ктото шепчет за стеной, ожидая чегото. Вечно запах медицины, вечно осуждающий взгляд. Ничто ей не подходит.
Он встаёт, идёт на кухню, открывает холодильник, пусто смотрит внутрь и хлопает дверью.
Именно. Неделя этого спектакля. Пусть дверь скрипит, тогда она будет реже выходить из своей берлоги.
Он берёт наушники, надёжно их надев, снова погружается в телефон. Это не просто ссора, это ультиматум, замаскированный под полное равнодушие. Ксюша остаётся одна в кухне. Слышен тихий, жалобный скрип теща идёт в ванную. Звук режет её больше, чем любые оскорбления.
Вечер густеет, как густой черный желе. Ужин проходит почти в молчании, лишь лёгкое звенание вилок нарушает тишину. Татьяна Евгеньевна ест свою порцию гречки с куриным котлетом, быстро, со смущённым чувством вины, и почти сразу бросается обратно в свою комнату. Снова скрип двери звучит как последний аккорд траурного марша. Ксюша и Игорь остаются одни за столом. Он ест, глотая с преувеличенным аппетитом, показывая, что ничто его не тревожит. Она ест слегка остывший котлет.
Игорь, нам нужно поговорить, ставит Ксюша вилку, голос её ровный, почти умоляющий.
О чём? не отрывая взгляда. Я уже всё ясно изложил сегодня после обеда. Моя позиция не меняется.
Твоя позиция? едва сдерживая горькую улыбку. Твоя позиция мучить пожилую женщину молчанием и пассивной агрессией, ведь она пришла в чужой дом из необходимости? Это не позиция, это мелочность.
Он бросает вилку на тарелку, звук громок и безвкусен.
Мелочность? Это же держать её здесь целую неделю и делать вид, что ничего не происходит! Она ходит с тем видом, будто мы ей всё должны! Сегодня дверь, завтра будет жаловаться, что я дышу слишком громко. Это никогда не закончится!
Она ни разу тебе не сказала! Боится выйти из комнаты!
Точно! Делает всё молча! Это ещё хуже! Смотрит на меня, как на мусор, попадающий в её дорогую жизнь! Это её фирменный приём запахать меня на милю. Всегда жертва, всегда недовольна, всегда упрёк одним взглядом. Моя мать то же самое. Одно за другим. И ты знаешь, Ксюша? Яблоко не падает далеко от древа
Он не успевает закончить. Ксюша встаёт медленно, её лицо резко меняется, и Игорь, словно в ответ, замирает посередине предложения. Тепло уходит из её глаз, в них появляются два тёмных, непроницаемых колодца. Спокойствие, которое она так тщательно поддерживала, рассыпается в пыль, заменяясь холодом, остротой и опасностью.
Что ты сказала? шёпотом, страшнее крика.
Игорь, не осознавая масштаб перемен, ухмыляется, но внутри его поднимается скользкая дрожь. Он решает, что пробил её защиту и теперь следует нанести удар, пока он горяч.
Точно то, что сказал. Ты становишься её точной копией. Та же постоянная недовольность, замаскированная
Он снова прерывается. Она делает шаг, обходит стол и встаёт прямо перед ним. Достаточно близко, чтобы увидеть маленький шрам над бровью. Её лицо как мраморная маска.
Окей, говори всё, что хочешь о своей маме, но если ты ещё раз скажешь хоть слово о моей матери, которое мне не понравится, ты сразу выгоняешься из моей квартиры. Я не стану ходить на цыпочках, дорогой.
Она наклоняется ещё ближе, глаза её пробивают его как стрелы.
Ты живёшь здесь. В МОЕЙ квартире. Ты ешь то, что я готовлю. Ты спишь в кровати, которую я купила. Ты наслаждаешься моим гостеприимством. До сих пор я считала тебя своим мужем. Сейчас ты просто жилец, забывший своё место. Запомни: ещё одно коварное слово, ещё один уклончивый взгляд в сторону моей мамы и твои вещи окажутся в лестничной клетке. Понимаешь?
Игорь сидит, не в силах вымолвить ни слова. Его мозг отказывается воспринимать реальность. Женщина, которая пять минут назад умоляла о тишине, теперь чужой, безжалостный человек, объявивший условия его дальнейшего бытия. Инстинктивно он отстраняется, пока спина не упёрлась в стену. Власть в доме меняется окончательно.
Он не отвечает. Никакой возможности ему не остаётся: эти слова не просто угроза, а окончательный факт. Вся его надменность, весь притворный авторитет падают, как дешёвая позолота, оставляя лишь смущённого, униженного мужчину. Он бросает взгляд на Ксюшу; в её глазах нет гнева, нет обиды, даже нет ненависти. Только пустота холодная, как лед, от того, кто только что стирает его из своей жизни и теперь занимается лишь формальностями его оставшегося пребывания. Он медленно отшагивает, как старик, обратно к стулу, с которого только что прыгнул.
Ксюша, не бросая на него ни одного взгляда, отворачивается, поднимает их тарелки и идёт к раковине. Её движения экономичны и точны, словно она исполняет давно отрепетированную задачу. Включает кран, горячая вода шипит над грязной посудой. Берёт губку, выжимает каплю средства и начинает мыть тарелки ровными кругами. Скрип губки о керамику, шум воды обычные звуки дома становятся оглушительными в новой тишине. Это заявка: разговор окончен, жизнь её жизнь продолжается по её правилам.
Игорь сидит неподвижно, глядя на спину жены. Он чувствует, как его самооценка, как мужчину, как главу семьи, раздавлена и сметена кухонным ламинатом. Он всегда думал, что эта квартира его. Да, она пришла к нему от бабушки, но он живёт здесь, спит в этой кровати, он её муж. Оказалось, всё это иллюзия. Он не муж, а гость. Гость, чье право оставаться теперь под вопросом.
Ксюша ставит чистую посуду в сушилку, сушит руки и, не оборачиваясь, идёт в спальню. Через пару минут возвращает одеяло и подушку, бросает их безмолвно на диван в гостиной, словно кладёт коврик для собаки, определяя место ночёвки. Затем, так же тихо, возвращается в спальню и закрывает дверь, щёлкнув замок, как выстрел в тишине квартиры.
Ночь тянется долго. Игорь не спит. Он лежит на диване, который теперь кажется чужим и неудобным, и смотрит в потолок. Устыдение горит в нём холодным пламенем, не давая ему уснуть ни секунды. Он прокручивает её слова, её взгляд, её холодные, безжалостные действия. Чем дольше он думает, тем сильнее кипит в нём темнопокорёженная ярость.
Утро не приносит облегчения. Вместо этого оно приносит новую реальность, сотканную из молчания и открытого пренебрежения. Ксюша выходит из спальни уже в одежде, готовая уйти. Она идёт на кухню, ставит чайник, берёт йогурт и творог из холодильника, двигаясь по своей территории уверенно. Игорь, чувствуя себя разбросанным и больным, встаёт с дивана, надеясь хотя бы на чашку кофе, на небольшую нормальность.
Ксюша наливает кипяток в две чашки. В одну кладёт пакетик ромашки, в другую ложку сахара. Затем, не сказав ни слова, несёт обе чашки в комнату тещи. Дверь закрывается без скрипа она удерживает её изнутри, чтобы не тревожить покой квартиры. Игорь остаётся у пустого стола. Кофе для него нет. Он часть мебели, часть декора.
Через десять минут Ксюша возвращается с тещей. Татьяна Евгеньевна бледна, будто не спала всю ночь, взгляд её опущен к полу.
Мам, готова? Пойдём в поликлинику, ровным, безцветным голосом просит Ксюша, будто Игорь не существует.
Они одеваются в прихожей. Ксюша помогает маме застёгнуть пальто, поправить шарф. Эта тихая, нежная забота ещё один удар по горлу Игоря. Когда входная дверь закрывается за ними, он остаётся в оглушающей тишине квартиры. Он медленно идёт к кухне, смотрит на дверь тещиную, где всё началось. Чтото уродливое и злобное шипит в его душе, обещая, что это ещё не конец.
Они возвращаются к полудню, уставшие и молчаливые. Игорь слышит, как ключ поворачивается в замке, и напрягается на диване. Он провёл весь день в этой тихой квартире, превратившейся в его пытку. Каждый предмет мебели будто издевается над ним, напоминая о его униженной позиции. Он не включал телевизор, не слушал музыку, просто сидел, питая гнев до белого жара, ожидая, чего бы ни случилось дальше.
Ксюша и Татьяна Евгеньевна входят, принося с собой лёгкий стерильный запах поликлиники. Ксюша сразу ставит сумку на кухню, а теща, медленно, с типичной старческой осмотрительностью, снимает пальто в прихожей. Видя Игоря, её лицо мгновенно наполняется страхом; она отводит взгляд и спешит в свою комнату.
Мам, давай обедаем, я быстро разогрею, сухо заявляет Ксюша, стоя у плиты, будто Игоря нет.
Обед, как и ужин прошлой ночи, проходит в гнетущей тишине. Ксюша ставит миски супа на стол: для себя, для мамы и, после короткой паузы, для Игоря. Это не жест доброй воли, а механическое действие, как кормление кошки. Игорь ест без слов, чувствуя, как пища застревает в горле. Он наблюдает за тещей, которая ест с опущенной головой, стараясь быть как можно менее заметной, и это лишь усиливает его ярость.
Когда суп доходит до конца, Татьяна Евгеньевна встаёт, наливает себе чай, собирается, но, собрав смелость, берёт ещё одну чашку, бросает в неё пакетик травяного настоя и заливает кипятком. Она подходит к столу, дрожащей рукой кладёт чашку перед Игорем.
Это для нервов, Игорь. Тонизирующий настой, шепчет она, не осмеливаясь поднять глаза. Выпей тебе, наверное, тяжело
Это последняя капля. Её жалость, её попытка заботы для него вершина гипокритичности и насмешки. Бледная старушка жалует его, учит, как жить. Игорь поднимает голову, и его лицо искажает уродливую, злобную усмешку.
Тяжко? ТяжкоИгорь вышел из квартиры, а Татьяна и Ксюша, закрыв дверь навсегда, нашли в тишине долгожданный покой.
