«У меня сердце ноет, будто кошки когтями рвут» — моё решение о дедушке терзает душу
В тихом городке под Ярославлем, где вековые берёзы шепчутся на ветру, моя жизнь в 38 лет дала трещину. Меня зовут Алевтина, и я сделала выбор, который спасает семью, но оставляет рану в сердце. Мама рыдает, а я, стиснув зубы, знаю: нужно держаться. Отправить деда в дом престарелых — не предательство, а необходимость. Почему же тогда так больно?
### Семья на краю
Мой дед, Николай Петрович, — человек, которого я боготворила с пелёнок. Его байки о войне, тёплые ладони, морщинки у глаз — всё это было моим миром. Ему 88, и последние годы болезнь заманила его в туман. Альцгеймер украл память, ясный ум, самостоятельность. Он не узнаёт меня, путает утро с вечером, иногда уходит и блуждает по улицам. Мама, Галина Степановна, в 63 года пытается ухаживать, но это съедает её силы.
Живём втроём в хрущёвке: я, мама и дед. Муж Сергей с детьми — Катей и Мишаней — сняли квартиру, потому что дома стало невмоготу. Дед требует внимания: может оставить газ, разлить суп, орать ночами. Мама не спит, здоровье сдаёт, а я мечусь между работой, детьми и помощью ей. Мы на пределе — нервы натянуты, как струны.
### Горькое решение
Долго отгоняла эту мысль, но месяц назад осознала: деду нужны специалисты. Нашла приличный пансионат в области — ухоженный, с заботливыми сиделками. Решила платить сама, чтобы маму не нагружать. Сумма кусается, но готова подрабатывать, лишь бы он был под присмотром, а мама вздохнула свободно.
Когда сказала маме, она зарыдала. «Аля, да как ты можешь? Он нас поднимал, а ты его — на свалку?» Её слова жгли, как раскалённое железо. Смотрит на меня с упрёком, глаза всегда мокрые. Объясняла, что это не бросить, а позаботиться — о нём, о ней, о нас. Но она не слышит. Для неё пансионат — как ссылка, позор. Думает, я ищу лёгкий путь, хотя он рвёт мне душу.
### Грызущая вина
Ночами ворочаюсь, а внутри — пустота. Вспоминаю, как дед катал меня на санках, смеялся, когда я читала стихи. А теперь он глядит в пустоту и шепчет: «Ты чья будешь?» Корю себя за то, что не могу справиться, не могу дать ему дом, как он дал мне. Но дома опасно. На днях чуть не спалил кухню, забыв про чайник. Мы живём, как на пороховой бочке.
Сергей меня поддерживает, но иногда спрашивает: «Лёль, ты уверена? Всё-таки кровь». Его сомнения подливают масла в огонь. Дети чувствуют напряжение. Катя недавно спросила: «Мама, деда не отдадут?» Обняла её, но что ответить? Как объяснить, что это не отказ, а любовь?
### Правда, которая жжёт
Мама почти не говорит со мной. Ухаживает за дедом с упрямством, будто доказывает, что я ошибаюсь. Но вижу, как она сгибается: спина колесом, руки трясутся, плачет украдкой. Пыталась поговорить, но она отрезала: «Хочешь выбросить отца, чтоб жить для себя». Это ложь, но слова, как нож, режут глубже.
Знаю, пансионат — выход. Там его накормят, присмотрят, дадут лекарства. Но когда представляю, как он там, один, без наших голосов, — комок в горле. Неужели я предатель? Или просто не могу иначе?
### Мой крест
Эта история — о праве на сложный выбор. Сердце ноет, но я не сверну. Подпишу документы, отвезу деда, даже если мама возненавидит. Делаю это не для себя — для него, для неё, для детей. Пусть решение разбивает сердце, но я верю: оно верное. В 38 лет хочу, чтобы семья жила, а не выгорала. Пусть мама плачет, пусть я плачу, — этот крест несу ради всех.
Не знаю, простит ли мама, поймёт ли дед. Но знаю: нельзя позволить всем утонуть. Николай Петрович заслужил покой, мама — передышку, а я — право на выбор. Этот шаг — битва за будущее. И я его выстою, даже если сердце разорвётся.
**Жизнь — как река: иногда нужно принять течение, чтобы не утонуть.**
