Игорь уехал в командировку и так и не вернулся. Правда оказалась страшнее, чем я могла представить.
Утром он выходит, как всегда: оставляет чашку с кофе в раковине, бросает чемодан в багажник, кричит у двери, что позвонит из отеля вечером. «Вернусь в воскресенье», говорит, поправляя воротник пальто.
Двери хлопают, слышен стук лестницы, потом короткий гудок клаксона в прощание. Я остаюсь в тишине, которая в нашем доме уже давно заползает в каждый угол, но к которой я успела привыкнуть.
Стираю бельё, готовлю себе обед, ставлю чайник. Обычный четверг. Обычная командировка. Только Игорь не возвращается.
Он не звонит вечером. Не пишет утром. Когда я набираю номер «абонент недоступен». Думаю: батарея села, встреча затянулась, забыл зарядку. Проходит день, потом ещё один.
Третий день я ощущаю в желудке холодный комок. Через неделю я еду в его фирму, надеясь, что ктонибудь скажет, где он, что просто потерял телефон. Секретарь смотрит на меня странно и произносит голосом, который до сих пор звучит во сне: «Ваш муж у нас не работает уже два месяца».
Меня ослепляет темнота. Я опираюсь о стол, чтоб не упасть. «Как так не работает?» шепчу. «Подал в отставку. Сказал, что у него другие планы».
Я возвращаюсь домой, будто в тумане. Открываю шкафы и ящики, будто ответ может лежать среди тканевых салфеток и чеков за хлеб. Кошелёк как всегда на полке. Старый блокнот полон номеров, но без подсказок.
Часом я всматриваюсь в фотографию с нашей годовщины: Игорь обнимает меня в поясе, я держу букет гвоздик, все улыбаемся. Не могу понять, когда именно наша жизнь свернула в сторону, которой я не замечала.
На следующий день я еду в полицию заявлять о пропаже. Мерно перечисляю рост, особенности, марку машины, цель поездки. Офицер помнит, кивает, обещает проверить. Выхожу с чувством, будто отдала страх в депозит, и возвращаюсь с пустыми руками. Вернувшись, сажусь на ковер и позволяю себе первый плач. Не от отчаяния от бессилия, которое тяжелее любой правды.
Правда приходит быстрее, чем я ожидала, в самой непривлекательной форме: почтальон приносит заказного на его имя. Открываю, руки дрожат. Внутри требование оплаты аренды квартиры в другом городе.
Улица, которой я не знаю, номер дома, фамилия Игоря как арендатора, отметка о долге за два месяца. На конверте дата недели назад. Долго вглядываюсь в бумагу, пока не понимаю, что это не ошибка, а адрес, по которому мне нужно ехать.
Беру у соседа GPS, собираю сумку с документами и выезжаю. Дорога тянется, как резина, мысли рвут меня во все стороны. Поворачивая на указанную улицу, вижу обычный пятиэтажный дом: балконы с геранями, велосипед у лестницы, детская коляска. Паркую напротив и жду, чувствуя, как пальцы онемели от сжатия руля.
Через два часа я вижу его. Выходит из ворот с сумкой покупок в сетке, в куртке, которую я купила два года назад. Позади него идёт женщина моложе меня, но не девушка. В руках ключи, на плече лёгкая сумка с детскими наклейками.
Перед ними выбегает мальчишка, может пять лет, и восклицает: «Папа!». Игорь наклоняется, поднимает ребёнка, целует его в лоб и смеётся так, как я давно не слышала. За секунду я всё понимаю и не могу больше смотреть на эту картину. Уезжаю на соседний паркинг, глушу двигатель и начинаю дрожать. Не от гнева, а от осознания, что мой мир уже не соберётся.
Остаюсь в этом городе до вечера. Когда темнеет, возвращаюсь к дому. Становится свет в окне на втором этаже. Я вижу их лишь как тени: он наливает чтото в чашки, она раскладывает тарелки, ребёнок бегает между кухней и комнатой. Они обычная семья. А я женщина, наблюдающая свою жизнь с улицы.
Ночь провожу в дешёвом отеле. Утром пишу Игорю смс: «Нам нужно поговорить. Я всё знаю». Через час он отвечает: «Сейчас не время. Пожалуйста». Эти два слова жгут мои руки, как раскалённый металл. «Пожалуйста». О чём? О времени? О молчании? О том, чтобы я снова притворялась, что не вижу?
Я возвращаюсь домой и включаю режим выживания. Сначала счета: блокирую совместный счёт насколько могу, просматриваю выписки. Регулярные переводы в тот же Жилой Кооператив, оплаты картой в магазинах того района. Страховка жизни с указанием «выгодоприобретатель не супруг». С каждым кликом ощущаю, как теряю кусочки прежних иллюзий. Затем звонок юристу номер дал мне коллега, которая когдато помогала знакомой. Договорилась встретиться на следующий день. Больше не жду его звонка.
Через неделю появляется он, незапланированно. Стоит в двери с лицом, которого я не узнаю: словно мальчишка, пойманный на краже конфеты, и одновременно мужчина, боящийся стать взрослым. «Можно войти?» спрашивает.
Пускаю его. Садится за стол, за которым мы ели годами, и смотрит на меня без уверенности. «Я знал, что когданибудь всё это выльется», тихо говорит. Не отрицает, не оправдывается, что «это просто подруга», что «ты не видела». Правда лежит между нами, тяжёлый камень.
Он рассказывает. Познакомился с ней два года назад на семинаре. У неё был сложный брак, остался ребёнок. Он помогал ей. Потом стал проводить у них выходные сначала как «дядя», потом уже как тот, кого мальчишка начал называть «папой».
Он спасал меня от «проблем», ведь «между нами уже холодно». Говорит, что не знал, как выбрать, не был готов рушить ни один дом. Двойная жизнь давала ему иллюзию, что спасает всех.
Я слушаю, чувствуя странный покой. Крику не место. Остаются два вопроса. «С каких пор?» «Два года». «Это конец?» «Не знаю, не хочу тебя терять». Удивительно, но я всё ещё могу улыбнуться горько, без радости. «Ты уже потерял меня», отвечаю.
Тот день мы не принимаем никаких решений, кроме одного: спим раздельно. Он в гостевой, я в своей спальне. Третий день он собирает чемодан. «Куда идёшь?» спрашиваю, хотя не хочу знать. «Туда, где смогу всё объяснить до конца», отвечает. Двери тихо закрываются. Слышу, как уезжает машина, и впервые за долгое время решаю, когда и как дышать.
С юристом проходим список дел: раздел имущества, защита финансов, вопрос жилья. «Самая тяжёлая часть не закон, а эмоции», говорит она. Правильно. Дети реагируют поразному: дочь плачет и говорит, что не хочет выбирать стороны; сын молчит, потом шепчет: «Мама, почему ты молчала, когда всё стало плохо?».
Я отвечаю правдой: «Я думала, что это лишь кризис. Боялась, что назовёшь это по имени, и всё разорвётся. Не знала, хватит ли сил убирать после взрыва».
Но я убираю. Выбрасываю из шкафов всё, что пахло его после бритья. Оставляю фотоальбомы не потому, что хочу к ним возвращаться, а потому, что они часть нашей истории, где есть и добро. Записываюсь на терапию. Первая встреча как тяжёлый рюкзак: боль не исчезает, но перестаёт втыкаться в плечи.
Месяцы идут. Он иногда пишет короткие сообщения, официальные, как в деловой переписке: «Надеюсь, ты в порядке», «Можно прийти поговорить?». Я отвечаю вежливо, но без приглашений. В какойто момент пишет, что «попытается исправить то, что сломал», что «нужен ему время». Время слово, которое годами было нашим алиби от отсутствия нежности. Я перестаю его давать.
Самое тяжёлое утро, когда встаю и понимаю, что больше не жду никакого звонка. Что не измеряю день его графиком. Что могу сама выбрать хлеб, который люблю, и включить ту старую пластинку, под которой одновременно плачу и живу.
Сажусь за кухонный стол с чашкой чая и думаю, что, может, это и есть начало. Не грандиозный, не кинематографический. Просто в простых жестах: в свежих тюльпанах, купленных себе, в прогулке без причины, в смелости сказать: «Не знаю, что дальше, но это я решу».
Ненавижу ли я его? Нет. Ненависть как цепь, связывающая так же крепко, как любовь. Мне печально. Иногда стыдно, что я не видела. Жаль той меня, что смягчала границы, чтобы избежать ссор, учась жить в недосказанностях. Но рядом есть благодарность. Странное слово, знаю. Благодарность за то, что правда всплыла, пока я ещё помню, как меня зовут.
Не знаю, как закончится эта история на бумаге. Знаю, как она заканчивается во мне. Оканчивается фразой, которую повторяю, когда возвращается страх: я не контролирую чужую двойную жизнь, я контролирую свою одну. И выбираю прожить её до конца, без лжи, даже если иногда это одиночество за кухонным столом и тишина, в которой учусь снова слышать собственный дых.
