Муж ушёл с чемоданом к маме, взмолилась Людмила, её голос дрожал, будто от ветра в пустой квартире.
В какой ещё котёл? удивился тридцатилетний Михаил, глядя на неё словно на чужое чудо.
Ну, коммунальные платежи, еда, стирка, уборка сколько ты готов вносить каждый месяц? спросила она, и в её взгляде читалась пустота, будто он ничего не ответит.
Вокруг Людмилы крутилось лишь внешнее зло: неверные мужья предавали жён, а жёны мужей; в семьях росли проказники, а свекрови изводили невесток бесконечными придирками. В её уютном доме всё было иначе: даже со свекровью обошлось без драм.
Но всё изменилось в тот день, когда она застала Михаila с подругой в неположенном месте в неположённое время. Дом превратился в ловушку, а её сердце в поле битвы. Омерзительно, подло, остросюжетно неожиданность ударила как молния. В один миг всё рухнуло: крепкая семья, супруг и лучшая подруга исчезли.
Накануне Людмила готовила запечённую скумбрию: золотистую корочку, подложку из жареной моркови с луком. Вчера они с Олегом, архитектором, отведали её, а часть рыбы осталась Олегу на завтра. Скумбрия у неё получалась «бомба»: рыбу замачивали полчаса в смеси горчицы, майонеза, мёда и специй, потом запекали в фольге, а потом подрумянивали. Олег обожал.
Подруга и её муж, едва одетые только трусы у него, рубашка у неё смеялись за столом, а в спальне лежала разбросанная кровать, будто из дешёвого фильма. Подруга смутилась, а муж запинал фразы: «Татьяна зашла, а тебя нет!»
И ты согласилась ждать без трусов? спросила Людмила, едва скрывая гнев.
Почему без трусов? Там же стринги! ответил Олег, намекая на тайные отношения.
Людмила ворвалась в спальню, схватила кучу белья и бросила его прямо на стол, где лежала недобранная рыба. Затем, коротко, но яростно, произнесла: «Идите к чёрту!» и вышла в гостиную. За дверью слышался шёпот, потом хлопнула входная дверь, и в комнату вбежал муж, пытаясь спасти ситуацию.
Что ты начал, честное слово? Я же только с проектом вернулся! крикнул он, запинаясь.
Делись, делись! возразила Людмила, глядя, как он пытается убежать от своей же лодки, словно поезд, который уже ушёл в другой путь.
Можно было бы примириться, придумать игру, но я не могла этого сделать, пробормотала она, вспомнив, как утром закрыла одеяло на своей половине кровати, а сейчас оно лежало на полу.
В итоге Михаил, получив добро от мамы, уехал с чемоданом, оставив Людмилу в квартире, где теперь живёт строгая свекровь. На пороге появился её двадцативосьмилетний «чирышек», мамин зайка, с чемоданом, а у старой мамы лишь любовьморковь и пустые разговоры.
Эти новые отношения не способствовали построению нового ячейкового общества. Слушатели воскликнули: «Как ты могла, паршивая?», но ей было всё равно её уже игнорировали.
После развода Людмила почти год не могла смотреть на мужчин; ей даже «воротило» от мысли о девушках. Дети не успели появиться они прожили вместе лишь два года, а ей тогда было двадцать четыре. Время шло, и она начала «оттаивать». Вторым избранником стал Дима, на год младше её, и их отношения быстро перешли в интимную фазу: ночёвки в её квартире, планы переехать навсегда.
Мы любим друг друга, хочу спать и просыпаться рядом, говорил Димон, клянясь, что всё будет так.
Но Людмила не была готова. Счастливый брак, где один храпит, а второй не слышит, был лишь мифом она слышала каждый звук. Дима храпел, как лесоруб, и закидывал ноги в её сторону, будто пытался спровоцировать балетную пауза. Две ночи он дарил ей «счастье», а она почти не спала.
Когда он попросил остаться «на постоянку», она отказала: «В гости добро пожаловать, но ночевать в другое место». Огорчённый Дима исчез с рюкзачком, словно растворился в тумане.
Через полгода появился Миша, хороший в постели, но не умеющий вести быт: он не умел включать стиральную машину, не мыл посуду, а его «домашний» доход аренда однушки у родителей едва покрывал расходы. Он просил Людмилу простирнуть его «трусишки и носочки», а сама была готова обсудить «общий котел»: коммунальные, еда, стирка, уборка.
В какой ещё котёл? удивился он вновь.
Ну, коммуналка, еда, стирка сколько собираешься вносить? спросила она.
Он посмотрел в неё, как будто ничего не понимая, и понял, что вносить ничего не будет. Квартира была её, и ей пришлось платить, пока он просто наслаждался её бельём.
Ты не хочешь замуж? спросил Миша.
Ты предлагаешь мне замуж? парировала Людмила.
Ну, да, если мы притремся! ответил он, но слово «если» осталось пустым.
Михаил, исчезнувший из её жизни, попрощался: «Ты злая!»
Такая же, как первая жена, или ещё злее? спросила Людмила с ехидством.
Появился Слава, красивый, но запойный, и они жили вместе, он мыл окна, пылесосил, развешивал бельё. Тогда, однако, он исчез, оставив после себя лишь заявление о разводе. Свекровь звонила, плача: «Прими его, прошу!», но ей было всё равно.
К своему тридцатилетию Людмила осталась одна, её мать каждый день требовала внуков, а подруги задавали вопросы о её личной жизни. Она завела котёнка, назвала его Муркой. Мурка стала её слушателем: одно лишь «мяу» отвечало на любые советы.
Влюбившись в Валерия Игоревича владельца аптек, богатого и бездетного, Людмила превратилась в роковую красавицу. Они планировали свадьбу, мечтая о внуках. Но в тот вечер, когда Валера вышел в туалет, он пнул Мурку. Пинок был не болезненным, а обидным, и Людмила, увидев это, замерла.
Ты из-за кошки всё испортил? удивился Валера, пытаясь снять с себя вину.
Ты подумал, что так будет? ответила Людмила, закрывая за ним дверь, бросив на лестницу свой норковый полушубок и кольца.
Бабушка проклинала её: «Запортила жизнь, внучка! Дети надо рожать, а не кошку заводить». Людмила лишь улыбнулась, вспоминая старую поговорку: «Если любишь вишни, научись выплевывать косточки».
Поиск достойного мужа продолжался. К ней подошёл Николай, сорокалетний разведённый, добрый, не бедный, помогал по дому, выносил мусор, покупал в магазине. Он не был идеалом, но в ванной оставлял лишь небольшую лужицу, а Мурка быстро с ним подружилась.
Тест на беременность показал две полоски мама могла стать бабушкой. Людмила, зайдя в ванную, увидела чистую лужу, вытёрла её и, выплюнув косточку, крикнула в приоткрытую дверь:
Я скоро! Не скучайте с Муркой без меня.
И в этом шорохе, полном боли и надежды, её голос звучал, как последний аккорд драматической сцены.
