Я никогда не думала, что предательство способно расколоть мою жизнь, как лед на Неве в марте. Пять лет мы прожили вместе — вроде бы счастливых, наполненных смехом и уютом. Всё начиналось, как в старом советском фильме: букеты сирени, признания под шум дождя, венчание в маленькой церкви на окраине Петербурга. А через год у нас родился сын, Алёшенька. Мы так его ждали…
Он появился раньше срока, слабеньким, и с тех пор болезни стали нашими постоянными гостями. Врачи разводили руками: «Иммунитет слабый, мамочка, будьте готовы». О работе пришлось забыть — ни о каких яслях не могло быть и речи. Мой муж, Дмитрий, тогда крепко обнял меня и сказал:
— Я всё обеспечу. Сиди с сыном. Подрастёт — разберёмся.
И я верила ему. Он казался опорой — настоящим русским мужчиной, добытчиком. Жили, как тысячи других семей: он в конторе, я у плиты да у кроватки. Иногда выбирались в гости или на дачу к родителям. Бабушки помогали, хоть и сами на пенсии еле сводили концы с концами.
А потом грянул карантин. Дмитрий стал работать из дома — и будто подменился. Раздражался из-за каждой мелочи, кричал на Алёшу, если тот капризничал. Я прощала: стресс, неуверенность, страх за будущее. Потом он снова стал ездить в офис, даже извинялся за срывы. Казалось, буря миновала.
Но Алёша заболел снова — на этот раз серьёзно. Две недели в детской больнице имени Филатова. Муж звонил, но не приезжал. Его мать, Валентина Ивановна, бурчала в трубку:
— Мужику в инфекционке делать нечего! Заработать должен, а не сопли вытирать!
Я молчала. Да, он кормилец. А в больнице и правда всё есть.
Когда нас выписали, дома пахло хлоркой и чужими духами. Всё блестело, будто после генеральной уборки. Дмитрий помог разобрать вещи, заказал пельмени из «Чайхоны» — я даже растрогалась. Подумала: скучал.
А вечером, разбирая бельё, я нашла в стиралке свой засаленный халат. Странно… Я же его не стирала.
На следующий день, гуляя с Алёшей во дворе, я встретила соседку, Ларису. Мы не близки, но её дочь и мой сын часто играют вместе. Разговорились, и вдруг она, покусывая губу, проронила:
— Наташ, это не моё дело… Но третьего дня видела твоего Диму в лифте. С какой-то… Ну, с женщиной. Выходили на вашем этаже.
Сначала я онемела. Потом вспомнила халат. Идеальный порядок. И будто ведро ледяной воды вылили мне за шиворот.
Когда Дмитрий вернулся, я не стала играть в молчанку:
— Ты приводил сюда кого-то? Пока я с сыном в больнице маялась?
Он потупился. Этого было достаточно.
Я не помню, как очутилась у мамы в хрущёвке на окраине. Телефон разрывался — я не брала трубку. А когда Дмитрий дозвонился до матери, та лишь вздохнула:
— Сами разбирайтесь, не детсадовцы.
Но свекровь встряла с размахом. Нашла меня на детской площадке и, не здороваясь, выпалила:
— Да ладно, драматизируешь! Ошибся мужик — бывает! Тебе крыша нужна или принципы?
Я молча собрала вещи Алёши.
Последней каплей стала мама. За чаем с брусничным вареньем она осторожно сказала:
— Дочка, а кто тебе нового папу Алёше найдёт? Простить — не слабость.
Но я не могу. Не хочу. Как спать на простынях, где он… с ней? Как смотреть в глаза человеку, который предал меня в нашем же доме?
Теперь я живу у мамы. Думаю. И знаю одно: в тот «чистый» дом, пропахший ложью, я не вернусь никогда.
