**Дневник Ольги**
С детства я была ребёнком самостоятельным. Родители пропадали на работе, а я после школы разогревала борщ, ела одна и делала уроки. Иногда даже сама варила пельмени. Так повелось с первого класса.
В одиннадцатом классе к нам в школу пришли практиканты. Уроки литературы вёл высокий, строгий Илья Андреевич — в очках и тёмном пиджаке. Парни поначалу хихикали, называли его «ботаном» и пытались сорвать занятия. Но к концу первой недели уже слушали, разинув рты. Он рассказывал о книгах так, словно сам жил в тех временах. Задавал вопросы, заставлял думать, спорить, примерять на себя судьбы героев.
У мальчишек горели глаза. Впервые кто-то давал им право на собственное мнение. Илья Андреевич мягко осаживал их, когда те слишком увлекались фантазиями. Литературу ждали как праздника.
А я… Я не сводила с него влюблённых глаз. Стала запоем читать классику, чтобы тоже участвовать в обсуждениях. Однажды осмелилась высказать свою версию финала «Преступления и наказания». Илья Андреевич похвалил:
— Если бы Раскольников поступил так, как ты предлагаешь, возможно, его судьба сложилась бы иначе. Но, увы, он был не в силах вырваться из паутины своих идей.
— Но ведь книги — это же не реальность, — заметила я.
— Книги — отражение реальности, — улыбнулся он. — Их нельзя переписать. Можно лишь иначе расставить акценты.
Практика закончилась, и я забыла о литературе. Однажды, возвращаясь из школы, я столкнулась с Ильёй Андреевичем на улице.
— Здравствуй, Ольга, — поздоровался он.
Он помнил моё имя! Сердце взлетело до самого горла.
— Вы… в школу? Уроки уже закончились, — пробормотала я.
— Нет, я хотел увидеть тебя.
От неожиданности я покраснела, как маков цвет.
— Ты домой? Провожу.
Мы шли рядом, он расспрашивал о школе, друзьях, куда я собираюсь поступать.
— Не на филфак? Мне казалось, тебе нравится литература. У меня есть редкие издания, могу дать почитать.
Я едва дышала. Он зовёт именно меня, Олю Соколову, а не Лену Воронину — первую красавицу класса!
— Спасибо, но я выбрала экономический… — прошептала я. — Хотя книги с радостью возьму.
— Хорошо. В следующий раз принесу. Если хочешь.
«В следующий раз?!» — сердце колотилось так, что, казалось, вырвется из груди.
— А он будет… этот следующий раз? — спросила я и тут же сгорела от стыда.
— Конечно, — улыбнулся он.
Улыбка делала его моложе, почти мальчишкой. Я вдруг поняла: он старше меня всего на шесть лет.
— И зови меня просто Илья. Мы же не в школе.
У подъезда я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Илья, а когда… вы придёте снова?
Он достал телефон:
— Давай номер, я позвоню.
Он не позвонил — написал. Мы виделись ещё пару раз, но потом начались экзамены: у меня — выпускные, у него — защита диплома. Встретились только после моего выпускного. Всё это время я хранила наши встречи в тайне. Потом не выдержала — рассказала подругам. Те аж позеленели от зависти. У них-то парни были ровесниками, а у меня — взрослый, умный, преподаватель!
Я поступила в институт. Вскоре мама забеспокоилась и потребовала познакомиться с моим «другом». Илья понравился моим родителям: серьёзный, без вредных привычек, да ещё и педагог. Мама успокоилась, а я парила на крыльях любви.
На третьем курсе мы поженились. С детьми решили подождать. Илья любил порядок во всём: банки в шкафу — по высоте, книги — ровной стопкой, полотенце — строго на вешалке. Мягко просил меня не разбрасывать вещи. Мне это казалось милым. Я старалась угодить ему.
Но однажды…
— Оль, я же просил вытирать воду после душа, — холодно сказал он, войдя в ванную после меня.
На полу блестели три капли.
— Ладно, в следующий раз, — отмахнулась я. — Ты ведь тоже сейчас будешь мыться.
— Не в следующий раз. Сейчас. Где швабра?
Он снял очки — взгляд его стал ледяным. Очки он носил не из-за зрения, а чтобы казаться солиднее.
— Ты серьёзно? Они высохнут за минуту! — не верила я.
Но он не шутил. Под его взглядом я съёжилась, как провинившийся щенок. Взяла швабру, протёрла пол.
— И полотенце повесь, — указал он на мокрое, скомканное на краю ванны.
— Я собиралась, но ты…
Он молча наблюдал, как я расправляю каждую складку. Выйдя из ванной, я горела от унижения. Муж отчитывал меня, как неуспевающую ученицу.
С тех пор всё стало хуже. Тарелки — только по размеру. Бельё — идеально сложенное. Ласки — только ночью, в темноте. Днём он отстранялся, будто боялся запачкаться.
Я вдруг осознала: я его не знаю. И не люблю. Мне нравилось, что он — взрослый, педагог, что подруги завидовали. Это я и приняла за любовь.
Когда я забеременела, надеялась: он изменится. Но стало хуже. Он проверял, что я ем. Нашёл в мусоре коробку от суши — обвинил, что я гублю ребёнка. Если хотела «запрещёнку», ела её в кафе, украдкой.
После рождения Тёмы поддерживать порядок стало нереально. Илья не кричал. Молча тыкал пальцем в разбросанные ползунки, немытую чашку. Да в его отсутствии я не могла расслабиться. Как только сын засыпал — бросалась выравнивать, чистить, стирать.
Мама восхищалась: «Не ожидала, что ты станешь такой хозяйкой!» А я… я умирала.
Последней каплей стало, когда он начал проверять мой телефон.
— Ты мне не доверяешь?! Это унизительно! — рыдала я.
В тот же день я собрала вещи и ушла к родителям. Он приехал следом. Мама встала на его сторону:
— Не пьёт, не бьёт, деньги носит! Да полстраны за такого замуж мечтают! Одумайся!
— Не могу я с ним, мам! Он — робот! У нас секс по расписанию в темноте!
Неожиданно меня поддержал отец:
— Оставь её. На тень похожа. Пусть поживёт с нами.
Первое время я машинально выравнивала всё вокруг. Даже бельё на верёвке вешала «поИ когда однажды весенним утром Антон, смеясь, раскидал книги по всему столу, а потом обнял меня, не боясь испачкать рубашку, я наконец поняла — вот он, мой настоящий дом.
