Всю жизнь мы с супругом отдали детям. Не себе, не карьере — только им, нашим троим, которых растили, любили и ради которых отказывали себе во всём. Кто бы мог подумать, что на склоне лет, когда силы уже не те, нас встретят не благодарность и забота, а ледяное одиночество.
С Николаем мы познакомились ещё в школьные годы — жили в одном дворе в Нижнем Новгороде, вместе бегали на речку летом. Когда мне исполнилось восемнадцать, сыграли скромную свадьбу — денег едва хватило на каравай да платье из ателье. Через полгода я узнала, что жду ребёнка. Коля бросил институт, устроился грузчиком днём и сторожем ночью — лишь бы на хлеб хватало.
Жили впроголодь. Бывало, неделю питались одной картошкой с солёными огурцами, но не роптали. Мы знали, ради чего терпим. Мечтали, чтобы наши дети не видели такой нужды, какую видели мы. Когда дела немного наладились, я снова забеременела. Страшно? Ещё как. Но мы даже не обсуждали — оставим. Разве можно отказываться от своего ребёнка?
Помощи ждать было неоткуда. Моя мама умерла рано, а свёкор со свекровью жили под Казанью и в наши дела не вмешивались. Я крутилась между печкой и детской, а Николай пропадал на работе, возвращался затемно, с обветренными руками и потухшим взглядом.
К тридцати годам родила третьего. Тяжело? Конечно. Но мы и не ждали лёгкой жизни. Шаг за шагом, через бесконечные кредиты и ночные смены, мы смогли купить двум старшим квартиры в новостройках. А младшую, Алину, отправили учиться в Германию — она грезила стать хирургом. Взяли ещё один кредит под залог квартиры и сквозь зубы повторяли: «Вытянем».
Годы пролетели, как один миг. Дети выросли и разлетелись. У них — свои заботы, а у нас внезапно началась старость. Не тихая, не спокойная, а с резким диагнозом для Коли. Он чах на глазах. Я ухаживала за ним одна. Ни звонков, ни помощи.
Старшая, Лариса, когда я попросила приехать, отрезала:
— У меня свои дети, свои проблемы. Не до вас сейчас.
А потом знакомая рассказала, что видела её в ресторане с подругами.
Сын, Дмитрий, ссылался на аврал на работе, но в тот же день выложил фото с яхты в Сочи.
А Алина — та, ради которой мы распродали почти всё, — отписалась: «Сессия, мам, потом».
Я ночами дежурила у кровати Коли, поила его бульоном, закапывала капли, держала за руку, когда ему было больно. Не ждала чудес — просто хотела, чтобы он знал: он не один. Потому что он нужен мне.
И тогда до меня дошло: мы никому не нужны. Совсем. Ни тепла, ни участия — даже простого вопроса: «Как вы там?» Да, мы отдали им всё. Не доедали, чтобы они были сыты. Ходили в старом, чтобы они одевались модно. Не видели моря, чтобы они могли купаться в тропиках.
А теперь мы — обуза. И больнее всего даже не их равнодушие. Больнее — понять, что тебя стёрли из жизни. Что ты был важен, пока мог давать. А теперь — просто помеха. У них — будущее, мечты, радости. А ты — лишь воспоминание, которое тяжело носить.
Иногда слышу, как соседи сверху гомонят — приехали внуки. Вижу, как подруга Валентина идёт с дочерью в парк, и сжимается сердце. Нам этого не видать. Для своих детей мы — страница из прошлого, которую хочется поскорее перелистнуть.
Теперь я не звоню первая. Не напоминаю о себе. Мы с Колей живём в нашей старенькой «двушке». Я варю ему манную кашу, включаю «Иронию судьбы», сижу рядом, пока он засыпает. И каждый вечер молюсь: пусть уходит легко. Он заслужил покой.
А дети… Пусть у них всё будет хорошо. Мы ведь ради этого и жили. Вот только почему от этой мысли так щемит в груди? Почему в душе — только тишина и пустота?
Мы с мужем голодали, чтобы они были счастливы. А теперь едим свой хлеб с горькой солью слёз. И знаете, что я поняла? Любить — не значит отдать всю себя без остатка. Иначе потом нечего будет оставить тем, кто действительно этого достоин — себе.