Всю жизнь мы с супругом жили ради детей. Не для себя, не для каких-то достижений — только ради них троих, которых растили, любили, отдавали последнее. И кто бы мог подумать, что под старость вместо благодарности нас ждёт лишь пустота да обида.
С Семёном мы познакомились ещё в школе — сидели за одной партой, гуляли в одном дворе. В восемнадцать сыграли свадьбу — скромную, почти без гостей. Через полгода я узнала, что жду ребёнка. Семён бросил институт, устроился на две работы — надо было кормить семью.
Жили впроголодь. Бывало, неделю питались одной картошкой, но не роптали. Мы знали, ради чего терпим. Мечтали, чтобы наши дети не видели нужды, которой самим доверялось хлебнуть. Когда дела немного наладились, я снова забеременела. Страшно? Ещё как. Но мы даже не думали отказываться — это же наша кровь, наша радость.
Родных у нас не было. Моя мать умерла молодой, свекровь жила в Красноярске и наведывалась раз в пятилетку. Я пропадала между кухней и детской, Семён — между заводом и ночной сменой. Возвращался затемно, с обветренными руками и потухшим взглядом.
К тридцати годам родила третьего. Тяжело? Не то слово. Но мы не ждали лёгкой доли. Потихоньку, через кредиты и изматывающий труд, смогли купить двум старшим квартиры в Новосибирске. Младшую, Полину, отправили учиться в Германию — грезила стать хирургом. Взяли очередной кредит, заложили дачу. “Прорвёмся”, — говорили друг другу.
Годы промчались как сибирский ветер. Дети выросли, разъехались. А мы остались вдвоём со старостью, которая нагрянула не постепенно, а обрушилась вдруг — диагнозом Семёна. Ухаживала за ним одна. Ни звонков, ни гостей.
Старшая, Марина, когда попросила приехать, буркнула в трубку:
— У меня свои заботы, двое детей! Не до вас сейчас.
А соседка потом рассказывала, как видела её в ресторане с подружками.
Сын, Дмитрий, сослался на аврал на работе, хотя в тот же день выложил фото с курорта в Турции.
А Полина — та, ради которой мы последние рубахи продали, — отписалась, что сдаёт экзамены. Вот и весь разговор.
Ночами сидела у Семёна, поила бульоном, поправляла одеяло. Не ждала помощи — просто хотела, чтобы он знал: он не один. Потому что для меня он по-прежнему весь мир.
Именно тогда до меня дошло — мы никому не нужны. Совсем. Да, мы отдавали детям всё. Не доедали, чтобы они могли купить новые куртки. Не отдыхали, чтобы они съездили на море. Не копили на себя, чтобы у них были квартиры.
А теперь мы — обуза. И самое горькое даже не их равнодушие. А понимание, что мы для них — пролистанная страница. Они молоды, у них своя жизнь. А мы — эхо, которое уже никто не слышит.
Иногда слышу, как соседи сверху галдят — внуков привезли. Вижу, как подруга Людмила гуляет с дочерью по скверу. И сжимается сердце. Нам такого не видать. Для своих детей мы — просто эпизод их биографии.
Теперь я не звоню. Не напоминаю о себе. Мы с Семёном живём в маленькой, но уютной двушке. Я варю ему манную кашу, включаем “Иронию судьбы”, я держу его за руку, пока он засыпает. И каждый вечер молюсь только об одном — чтобы ему не было больно. Чтобы уход его был спокойным. Потому что страданий он заслужил меньше всех.
А дети… Пусть живут счастливо. Мы для того и старались. Вот только почему от этой мысли так щемит в груди? Почему в душе — лишь ледяная пустота?
Мы с мужем недоедали, чтобы им было легче. А теперь глотаем слёзы в кромешной тишине…