Чудо на автобусной остановке: как бабушка с венком из косы спасла мою Лизоньку
Когда мы с Сергеем впервые увидели нашу малышку, весь роддом ахал — ну точнее, как с открытки! Крохотное личико с кукольными чертами, носик-кнопочка, а глазки… Глазки-васильки, такие ясные, будто уже всё на свете понимают.
Первые месяцы всё было прекрасно. В два месяца головку держала, в четыре — на ножки пробовала вставать. Радовались, как все молодые родители, и знать не знали, какая беда уже крадётся за спиной. В полгода на шейке появилась странная шишка — плотная, горячая. Врачи разводили руками: анализы в норме, причин для беспокойства нет. А тем временем Лизонька худела на глазах, капризничала, ночами не спала. Я носила её по квартире до утра, а участковый педиатр твердил: “Перерастёт!”. Сходила к трём бабкам-шептуньям — без толку. Начинала сходить с ума от отчаяния.
И вот, когда дочке был год и пять месяцев, случилось чудо. По дороге к бабушке мы застряли на остановке — автобус, как водится, опаздывал. Лиза сидела в коляске, бледная, вялая. Вдруг к нам подошла женщина — крепкая, ладная, с косой, уложенной короной, в цветастом платье. Взгляд тёплый, сибирский.
“Ох, бедолага, — вздохнула она, глядя на Лизу. — И мамаша твоя совсем замучилась, вижу. Не спит, не ест, плачет?”
Я кивнула, а она вдруг сказала: “Я таких выхаживаю. Если хочешь помочь — приходи до заката. Я — Марфа Семёновна. Живёте по соседству, за гастрономом. Да яиц десяток прихвати, свежих”.
Отвернулась и отошла, будто давая мне время подумать. А я думала: “Ну вот, ещё одна ‘волшебница’… Обобрать решила?”. Но что-то ёкнуло внутри — будто голос шепнул: “Не пойдёшь — потом всю жизнь жалеть будешь”.
Бабушка моя, выслушав, махнула рукой: “Сходи. Вдруг правда поможет. Денег много запросит — развернёшься и уйдёшь”.
Пришла я к домику с голубыми ставнями, где во дворе росли подсолнухи, а на крыльце резвился пухлый мальчуган. “А, пришла! — встретила меня Марфа Семёновна. — Уж думала, передумаешь. Вот, Ванюшу выходила — из Мурманска везли, еле дышащий был, а теперь, гляди, как огурчик!”
Ваня, услышав это, радостно залязгал ложкой по тарелке.
“Давай на кухню”, — сказала бабушка. Я замялась: “А сколько…?”
“Да что ты, родимая! — засмеялась она. — Кто сколько даст. Деньги за добро не беру. Взрослых не лечу — сами напортачили, сами и расхлёбывай. А детки-то тут при чём?”
На кухне она катала яйцо по Лизкиному тельцу, шепча: “Выходи, хворь, из косточек белых, из крови алой…” Дочь удивлённо ловила ручками блестящую скорлупу.
Потом разбили яйца в стаканы — на желтках чётко проступили кресты, а белок пузырился, словно кипяток.
“Видишь? — ткнула пальцем Марфа Семёновна. — Порча. Люди нынче Бога не боятся. Но ничего, вытянем”.
“Кто же…?” — начала я.
“Молчу, — перебила она. — Скажу — новых бед накликаю. Бог разберётся, а наше дело — ребёнка спасти”.
Три курса по десять дней — и Лизка ожила на глазах. Сначала исчезли кресты на яйцах, потом и пузырьки. А дочка стала есть, смеяться, щёки зарумянились.
“А яйца эти вы… едите?” — как-то спросила я.
“Что ты, родная! — фыркнула бабушка. — Свиньям отдаю — им всё нипочём”.
Потом рассказала, как получила дар от матери, а та — от своей. Была у неё завистливая сестра, мечтавшая о силе, но мать выбрала Марфу — за доброту. “Дар — не в словах, а в сердце”, — пояснила она, пока Ваня пытался залезть на стол за вареньем.
Когда мы попрощались в последний раз, Ваню уже забрали родители — прислали взамен мешок картошки, банку мёда и вязанку копчёной рыбы. “Вот и благодарность, — усмехнулась Марфа Семёновна. — А мальчонка-то в душе остался”.
Теперь Лизе девятнадцать. Учится на переводчика, мечтает о Москве. Гляжу на неё и думаю: “Неужели это та самая девочка, которую я почти потеряла?” А когда прохожу мимо той остановки, всегда шепчу: “Спасибо, Марфа Семёновна”.
Потому что она спасла не только мою дочь. Она спасла всё — мой смех, мои сны, моё завтра.
