В те далёкие времена, когда я была маленькой девочкой, весь мой мир заключался в бабушке. Именно она растила меня, учила уму-разуму, целовала разбитые коленки и прижимала к груди, когда мать в очередной раз исчезала в погоне за своим «счастьем». Мать моя вечно скиталась — то с одним мужчиной, то с другим, а на меня у неё не оставалось ни времени, ни душевного тепла. Появлялась она редко — на день-другой, бросала пару равнодушных фраз и снова растворялась в своей жизни.
А бабушка… Бабушка была моей и матерью, и опорой, и самым верным другом. Она отдавала мне последнее — и время, и деньги, и душу. Даже когда я выросла и уехала учиться в Нижний Новгород, сердце моё всегда тянулось к ней. Но судьба оказалась жестокой — вскоре бабуля тяжело заболела, и ей срочно понадобился постоянный уход. Я бросила учёбу и вернулась. Денег не хватало, и я просила помощи у матери. Но в ответ лишь слышала стоны:
— Да я сама еле живая… Давление, сердце, ноги болят… Ты не представляешь, как мне тяжело! Вдруг стану инвалидом?
Я не понимала — зачем всё это говорить, если помогать она и не собиралась? Бабушка, видя мои слёзы, как-то тихо прошептала:
— Это она алиби себе готовит. Чтобы потом никто не смог упрекнуть, что мать свою бросила. Видишь ли, сама «больная» была.
Так и вышло. Мать то и дело напоминала о своих «недугах», но стоило бабушке оформить на меня дарственную на квартиру, а спустя два года уйти в мир иной — началось нечто невообразимое. Мама вдруг «выздоровела», забыла про все болячки и ринулась в суд. Кричала, что я обманом выманила у бабушки жильё, что та была «не в себе», и потому дарственную надо аннулировать. И понеслось: иски, заседания, бумаги… Я не могла понять — откуда у неё столько сил? Ведь ещё вчера едва ноги волочила, а теперь по судам бегает, как на работу.
С каждым днём я осознавала: сколько же в ней злобы и жадности. Где были эти силы, когда бабуля лежала больная? Где эта энергия, когда я, двадцатилетняя девчонка, одна таскала вёдра, стирала пелёнки и не спала ночами? Тогда она только ныла в трубку про свои страдания. А теперь — бодра, как огурчик, разносит сплетни, будто её «обокрали», будто её «лишили наследства».
Но ведь она ни дня не просидела у бабушкиной кровати. Ни одного укола не сделала. Ни ночи не провела рядом. Всё держалось на мне. Только я знала, как бабуля стонала от боли, как теряла сознание, как просила воды ночью. Только я слышала её последний вздох и держала её остывающие руки…
Когда бабушка оформляла дарственную, она крепко взяла меня за руку и сказала:
— Не хочу, чтобы твоя мать получила хоть копейку. Ты была рядом, только ты. Это твоё. Ты заслужила.
Мстить я не хочу. Войны мне не надо. Но я не позволю никому — даже родной матери — попирать волю того, кто отдал мне всю свою любовь. Я должна защитить это — не ради квартиры, а ради памяти. Ради правды.
Пусть мать судится, пусть разливается соловьём перед соседями. Я знаю, как было на самом деле. И пока могу говорить — не замолкну.
