23апреля, 2025г., Москва
Сегодня я, Илья Петров, записываю в дневник то, что произошло на нашей свадьбе, и то, к чему всё это привело.
«Этот танец для той женщины, которую я тайно любил десять лет», произнёс я перед гостями, когда подошёл к микрофону в Большом бальном зале «Эльбрус». После этих слов я прошёл мимо своей жены, Аграфены, и пригласил её сестру, Владу, к себе на танец. Зал взорвался аплодисментами, будто бы всё это был благородный семейный ритуал.
Я сразу почувствовал, как всё начинает раскаляться. Я подошёл к отца невесты, Евгению Гайсу, который сидел за главным столом, и задал один громкий вопрос, от которого у Аграфены задрожал голос, а у отца оборвалось дыхание.
—
Свадебный праздник был самым масштабным, какой я когдалибо видел в нашей столице. «Эльбрус» гудел, словно пчелиный улей: сотни гостей представители высшего бизнескласса, политики, журналисты ели, пили, смеялись. Пианинострунный оркестр играл лёгкие мелодии, кристальные люстры бросали золотой свет на мраморные столы, а официанты, словно тени, приносили шампанское и канапе.
Аграфена, в безупречном белом платье, выглядела как экспонат в музее, улыбалась, кивала, принимала поздравления, но в её груди росло странное, безымянное чувство тревоги.
Я, Димитрий Ванский, стоял рядом в идеальном смокинге, улыбался, жестикулировал, шёл от стола к столу, рукопожатиями поздравлял бизнескруг, поцелуи в щёки раздавал дамам, мой голос раздавался по залу, но он не задерживался на Аграфене.
Евгений Гайс, седой, властный, сидел за головой стола, как король на троне. Его план объединить наш семейный бизнес «Гайс Фудз» с компанией её отца, используя наш брак как залог, казался реализованным. Он бросал одобрительные взгляды на Аграфену, и каждый такой взгляд заставлял её чувствовать себя товаром.
Влада, в обтягивающем бордовом платье, без задних мыслей теребила десерт, бросала соблазнительные взгляды на меня, но я, повидимому, её игнорировал.
Тогда ведущий, привезённый из СанктПетербурга, объявил тост жениха. Я подошёл к центру зала, взял микрофон и произнёс:
«Дорогие друзья, уважаемая семья! Я самый счастливый человек на земле. Сегодня я стал частью семьи Гайсов, семьи, которой я восхищаюсь уже десять лет. За эти годы в моём сердце живет одна тайна, одна великая любовь».
Пауза, в которой всё зала замерло, была почти театральной.
«И я считаю, что сегодня, в этот самый важный день, я обязан быть честным со всеми вами и с собой», продолжил я, поднимая голос.
Мой взгляд скользнул к главному столу, но не к Аграфене, а к Владе.
«Этот танец, первый танец в моей новой жизни, посвящён той, кого я тайно любил десять лет».
Сердце Аграфены сжалось. Что это? Шутка? Проказ?
Оркестр запустил медленную, нежную мелодию. Я, всё ещё с микрофоном, шагнул к главному столу, готовый взять её за руку. Она поднялась, запутавшись в шёлковых складках платья, но я прошёл мимо её, не взглянув даже. Три шага от её стула, я прошёл, оставив за собой аромат дорогого одеколона и холодный запах унижения, и подошёл к Владе.
Влада расцвела, её лицо не отражало ни удивления, ни смущения лишь триумф. Она встала, протянула руку, и мы вышли на центр зала.
Гости начали аплодировать, сначала робко, потом всё громче, приняв это за какойто торжественный семейный жест.
Я сидела в белом платье под золотым светом, чувствуя, как меня разрывает на миллион осколков. Я видела отца, аплодирующего, одобряющего эту сцену. Я видела его спину, Димитрия, обнимающего Владу. Я была лишней, лишь функцией в чьейто игре. Хочется было крикнуть, убежать, расплакаться.
Но внутри меня прозвучал холодный, твёрдый звон, как будто в груди отозвался металлический стержень.
Я вспомнила разговор с отцом за два месяца до свадьбы:
«Ты выйдешь за Ванского. Это без обсуждения. Он должен стать частью семьи, у него есть долг, который может погубить нас обоих, если всплывет. Ты гарантия, ты цемент этой сделки».
Тогда я не возразила, как всегда. Но теперь всё изменилось. Сделка была завершена, я исполнила свою роль, и они просто выбросили меня.
Слёзы высохли, не успев появиться. Я медленно, почти безмятежно, поставила свой бокал шампанского на стол, взяла ещё один, встала. Звон в ушах заглушил музыку, аплодисменты стали гулом. Я видела одну цель отца.
Каждый шаг к главному столу был тяжёлым, как будто я шла сквозь густую воду. Платье зацепляло стулья, гости отодвигались, удивлённо глядя на меня, бросающегося со своего места. Музыка не прекращалась, Димитрий и Влада всё ещё танцевали, не замечая меня.
Я остановилась перед отцом. Он, услышав мой возглас, прекратил аплодировать и посмотрел на меня холодным раздражением, будто спрашивая: «Что ты хочешь? Не прерывай».
Я глубоко вдохнула, наполнив лёгкие, и произнесла громко, чётко, чтобы каждый в зале слышал, пока музыка внезапно оборвалась на полутон:
«Отец, раз Димитрий только что признался в любви к Владе, значит ты всётаки прощаешь долг в семьдесят миллионов рублей, который заставил меня выйти за него?».
Зал погрузился в мёртвую тишину. Чайник упал, звон посуды эхом разнёсся по комнате. Все взгляды были прикованы к моему отцу, к паре, к нам.
Димитрий закашлялся, пока шампанское застревало в горле, лицо покраснело. Влада отступила, глаза полны ужаса.
«Я я» пролепетала она.
Внезапно её ноги подмяли, она упала, как отрезанный цветок. Панику охватил зал; ктото крикнул. Отец вскочил, перевернув стол:
«Врач! Сразу вызывайте скорую!» крикнул он, бросаясь к Владе.
Димитрий тоже подбежал, а вокруг всё превратилось в хаос. Ктото звонил, ктото пытался реанимировать сестру. Я стояла в центре, держась за полный бокал шампанского, чувствуя лишь пустоту.
Через десять минут приехали бригады скорой помощи, быстро погрузили Владу на ношу, она была без сознания. Димитрий бросился за ними.
Я посмотрела на отца, ожидала крика, обвинения, может, удар. Но он лишь бросил на меня ледяное, шипящее:
«Ту глупую девушку», прошёптал он, почти не слышно, «ты лишь разрушила эту семью».
Он оттолкнул меня, пошёл к выходу, следом за ним скорую. Я осталась одна в пустом зале в белом платье, которое теперь казалось погребённым саваном. Гости наблюдали за мной с осуждением, страхом, любопытством. Я была в центре внимания, но никогда не чувствовала себя более одинокой.
Я поставила бокал, руки были спокойны, внутри всё сгорело до пепла, остался лишь холодный звон. Я должна была чтото сделать.
После официальной части гости и близкие ушли в небольшую комнату для частного торжества. Я собирала шлейку платья, подошла к невзрачной двери в конце коридора. Охранник Марк, знакомый мне годы, остановил меня.
«Госпожа Гайс, в эту комнату нельзя», тихо, почти извиняясь, сказал он.
«Что значит нельзя, Марк? Моя семья внутри», ответила я, голосом без эмоций.
«Гайс дал приказ», сказал он, глядя мне в глаза, полные жалости и страха. «Вы не допускаетесь».
Это был первый удар без прикрас. Меня отстранили, стерли из внутреннего круга.
Я кивнула, не показывая унижения, и направилась к выходу. На стойке мне вручили лёгкое пальто, которое я надела над свадебным платьем.
Ночной холод ударил в лицо, я поймала такси.
«Куда?» спросил водитель, изучая незамужнюю в платье.
Я назвала адрес нового квартиры, подаренной отцом, в Митино, где я и должен была жить с Димитрием.
Поездка по ночной Москве была сюрреалистична: блёклые витрины, редкие прохожие, огни светофоров всё как в чужом фильме.
Тачка остановилась у роскошного высотного дома, консьерж открыл дверь, я поднялась на лифт, вышла в квартиру 77, но замок не поддавался. Ключ не поворачивал. Оказалось, уже ктото заменил замок Димитрий или отец, ктото действовал быстро и безжалостно.
Я уперлась в холодную дверь, рука дрожала. Телефон завибрировал в кармане. На экране «Отец».
«Привет», сказал я.
«Где ты?», холодным, деловым голосом спросил он.
«У двери своей квартиры, но она закрыта».
«Это больше не твоя квартира. И с завтрашнего дня ты уволена с фабрики», продолжил он, перечисляя, как его компания будет разрушена скандалом. «Твои банковские счета заморожены, они привязаны к корпоративным счетам, так что ты не сможешь снять ни копейки. Больше не звони».
Он повесил.
Я упала на пол в пустом коридоре, платье рассыпалось вокруг меня как белое облако.
Я позвонила в номер Андрея Селезнёва, давнего партнёра отца.
«Алло, Андрей? Это» я замёрзла, когда он ответил через три звонка.
«Иван, я очень занят», пробормотал он, «не могу сейчас говорить».
Он повесил.
Я позвала Марию Кузнецову, подругу моей покойной матери.
«Иван, что случилось?», голос её был полон тревоги.
«Я в ловушке, нет где спать»
Разговор оборвался, номер недоступен.
Эти отрезки показали, что мой мир, стабильный и предсказуемый, исчез за один час. Я была изгнанником, токсичным активом, который все хотели избавиться.
Я вспомнила старый дом на окраине, где жила тётя Вивиана, сестра отца, с которой он не разговаривал двадцать лет. Она была единственной надеждой.
Я пошла к её дому в дождливый вечер, мокрая, в бездомном виде. Тёщамама, Вивиана, встретила меня у двери, с холодным, но проницательным взглядом.
«Я ждала, когда один из Гайсов узнает правду», сказала она. «Заходи, простужаться не стоит».
Внутри пахло сухими травами и старыми книгами. Тётя дала мне большое полотенце, старый халат, а потом заварила чай. Мы сидели за столом, я молча пила, пытаясь согреться.
«Он тебя выгнал», сказала Вивиана.
«Он сказал, что я разрушила семью изза долга Ванского в семьдесят миллионов рублей», я кивнула.
«Глупая девочка, ты всё ещё думаешь, что всё изза Димитрия?», ухмыльнулась она.
Вивиана раскрыла правду: долг принадлежал не Димитрию, а её сестре Владе. За последние годы Влада вела двойную жизнь, летая в Майами и ЛасВегас, покупая дорогие вещи в кредит у сомнительных людей. Когда долг вырос до семидесяти миллионов, отец в ярости, но не мог позволить скандал повредить своей любимой дочери.
Он заключил сделку: Ванский, бедный, но из хорошей семьи, должен был погасить долг Влады, а в обмен женился на Аграфене, надёжной, послушной дочери, которая будет служить залогом.
Я почувствВ конце я поняла, что истинная свобода приходит лишь тогда, когда смелость открыть правду сильнее страха перед тем, что может потерять.
