Старик топтался у родного подъезда, ключи набухли в кармане пальто. Тяжёлая сумка жмётся к ноге.
Три дня прошло, как дунул отсюда после обычной ругани, хлопнув дверью и крикнув жене, что каюк. Люба тогда запустила тапком и орала, чтоб исчез к чёрту. Бывало и не такое за тридцать лет.
Сейчас что-то сменилось.
Лёшка прижал кнопку звонка. Из-за двери – шаги, потом Любовь Германовна:
– Кто там?
– Я, Любка. Отпирай.
Тишь. Долгая, тягучая.
– Слышишь меня? – переспросил он.
– Слышу, – сдавленно. – Надобность какая?
– Да как какая? Прибыл домой.
– Не твой уже дом.
Лёшка просел. За тридцать лет Любовь Германовна настолько не доходила.
– Хватит дурость молоть, Люба. Впусти, поговорим по-людски.
– Не впущу. И беседовать не стану.
– Ты что белены объелась? Из-за чего весь переполох?
– Сам знаешь почему.
Действительно,ствительно. Три дня назад Люба откопала в кармане клочок с цифрами, выведенный бабьей рукой. Пустяк – Прохорова с учёта дала контакты по вопросу собрания. Донести это до взбесившейся жены не получилось.
– Люба, я ж толмачил! Это Людмила Прохорова. Без задних мыслей.
– Как же, без задних, – из-за двери. – В десять вечера по службе звонят?
–какие десять? Я ей вообще не звонил!
– Врёшь. Видела в телефоне.
Внутри всё стянулось. Звонил-то, но совсем по иному поводу. Сын Прохоровой на медин шел, а там приятель Глеба Козловского. Пообещал шепнуть словечко. Просто помог человеку.
– Люб, впусти, спокойно поясню.
– Не впущу. Объясняй отсюда.
Лёшка огляделся. Лестничная клетка пуста, но соседи – нагудят. Скандалить неохота.
– Ладно, слушай. Звонил Людмиле Прохоровой, факт. Не из-за того, о чём ты. Сын её на медика метит, а там Глеб Козловский. Обещал поговорить.
– Этой кашке поверить готова?
– Не кашка, истина!
– Истина? А чего ж скрывал? Мне и слова не молвил?
Лёшка замялся. Действительно, Любе не докладывал. Не от дурного, просто не считал нужным чиркать о рабочих мелочах.
– Не утаивал. Мелочь какая.
– Мелочь, мелочь… А может, поведаешь, зачем с ней после смены в кафешке кофеёк попивал?
У Лёшки ёкнуло в груди. Откуда ей ведомо?
– Откуда ты…
– Вера Семиглазова вас видала. Голубчиками сидели, за рученьки.
– Руки не держами! – вспыхнул он. – И сидели еле полчаса. Кофе угощала, спасибо за помощь.
– Ну конечно, угощала. Благодарные у нас пошли.
В голосе Любы такая злоба бродила, что Лёшка понял: просто так не откроет.
– Любка, милая, оглянись. Для чего мне иные? Ты у меня есть, семья наша.
– Была семья. Теперь – нет.
– Как нет? Что городишь?
– А то и горожу. Надоело с изменником жить.
– Какой я изменник? Ничего такого!
– Не делал? А что ж делал? Любовь крутил?
Лёшка привалился лбом к двери. Разговор загнался в тупик.
– Люба, давай завтра, остынешь – сойдёмся. Потолкуем.
– Не остыну. И сходиться ни к чему.
– Люб…
– Иди к своей Людмилуше. Наверно, впустит.
– Какого хрена? Какая Людмилуша? Мне шестьдесят, я дедуля! Внуки! На фиг мне романы?
– А зачем тогда по кафешкам шастаешь с бабьём?
– Я ж пояснил! Разок сходил, из вежливости.
– Разок… А может, не единожды?
Лёшка осознал: попался. Что ни скажи – Люба всё перевернёт.
– Ладно, – устало. – Пойду. Но сведёмся.
– Ничего не сведёмся.
Взвалил сумку, спустился. Внизу ждал сынок Валера, свозивший отца.
– Ну что, батя? Впустила? – спросил он.
– Нет.
– Серьёзно? – Валера изумился. – Мамка тронулась?
– И сам не пойму.
Забрались в машину. Валера мотор завёл, но не тронулся.
– Батя, а что там у вас за история? Мама по трубе несла…
– Что несла?
– Ну, что ты ей изменяешь. Любовницу завёл.
Лёшка тяжело выдохнул.
– Валерка, клянусь – никого нету. Не было. Мать всё в уме смонтировала.
– А Людмила Прохорова откуда?
– Коллега по работе. Баба как баба. Помог с сыном – кофе угостила. Точка.
Валера пристально глянул на отца.
– Батя, честно городишь?
– Честно, сынок.
– Тогда не пойму, чего мать взвилась. Обычно же отходит.
– И я
Собрав уцелевшие вещи у сына, Владимир с тяжёлым сердцем решил ждать – авось само стрясётся.
