Давным-давно, когда мы с мужем ежедневно навещали мою бабушку, чтобы ухаживать за ней, никто из родственников даже не вспоминал о её существовании. Но лишь только она покинула этот мир, оставив нам свою квартиру, все вдруг оживились, слетелись, словно вороны на падаль, требуя своей доли. До сих пор не верится, как быстро те, кто годами не звонил и не навещал, превратились в яростных защитников «справедливости». Эта история перевернула моё представление о семье и о том, что по-настоящему ценно.
Моя бабушка, Татьяна Ивановна, была женщиной удивительной души. Даже в свои девяносто лет она старалась сохранять бодрость, но последние два года здоровье её сильно пошатнулось: она почти не вставала, плохо видела и нуждалась в постоянной заботе. Мы с мужем, Дмитрием, жили неподалёку и, само собой, взяли на себя эти хлопоты. Я готовила ей, убиралась, помогала с уходом, а Дмитрий возил её по врачам, покупал лекарства и чинил всё в её старенькой квартире. Несмотря на усталость — свои дети, работа, дела — я никогда не считала это тяжким бременем. Бабушка растила меня, пока родители пропадали в командировках, и для меня было делом чести окружить её теплом в последние годы.
Другие родственники за это время почти не появлялись. Тётя Ольга, жившая в другом городе, наведывалась раз в год с коробкой «Белочки» да парой формальных фраз. Двоюродный брат Артём и вовсе не показывался — вечно занятый то карьерой, то своей семьёй. Остальные раз в полгода звонили «поинтересоваться», но никто не предлагал ни помощи, ни денег. Нас с Дмитрием это не смущало — мы не ждали поддержки. Но я и представить не могла, как всё изменится, когда речь зайдёт о наследстве.
После смерти бабушки мы с мужем были разбиты. Её уход оставил в душе пустоту. Но не прошло и двух недель, как начались звонки. Первой примчалась тётя Ольга. Даже не спросив, как мы переживаем утрату, она сразу завела разговор о квартире. «Катя, ты же понимаешь, мама оставила наследство не только вам, — сказала она. — Мы тоже её кровь, у нас есть права». Я остолбенела. Годами тётя не появлялась, ничем не помогала, а теперь претендует на квартиру? Я попыталась объяснить, что бабушка сама решила оставить жильё нам, ведь мы за ней ухаживали. Но Ольга только фыркнула: «Нечестно. Ты просто воспользовалась тем, что жила рядом».
Вскоре подтянулся и Артём. Он написал пространное письмо, расписывая, как «обожал» бабушку и как ему «больно» от мысли, что квартира досталась только нам. Предложил «разделить по-родственному». Хотелось и смеяться, и плакать. Артём не навещал бабушку лет десять, даже на похороны не приехал, сославшись на дела. А теперь вспомнил о любви? Я ответила, что завещание — воля бабушки. Но он начал грозить судом.
Ситуация накалялась. Даже малознакомые родственники стали звонить, намекая, что «неплохо бы поделиться». Я чувствовала себя загнанной зверью. Мы с Дмитрием не гнались за наследством — старая «хрущёвка» с прогнившими трубами была скорее памятью, чем богатством. Но там были наши вечера с бабушкой, её рассказы, чай с вареньем. Теперь же воспоминания превращались в яблоко раздора.
Дмитрий, моя каменная стена, сказал: «Не обязаны ни перед кем оправдываться». Мы сходили к юристу — завещание было железным. Но даже эта уверенность не сняла тяжесть с души. Как могли те, кого я считала семьёй, забыть о бабушке при жизни, а теперь рваться за её добром?
Как-то я не выдержала и спросила тётю Ольгу в лицо: почему не помогала, если теперь рвётся за наследством? Она начала юлить: «Далеко живу, свои проблемы…» В конце бросила: «Катя, не будь жадиной, мы же родня». Жадиной? Я, которая ночами дежурила у бабушкиной кровати? Я бросила трубку и разревелась.
Сейчас мы с Дмитрием завершаем этот тягостный спор. Квартира останется нашей — так хотела бабушка. Но осадок остался. Я больше не вижу родных прежними глазами. Их истинные лица открылись, едва запахло наживой. Но я благодарна за одно: эта история показала, что настоящая семья — те, кто рядом без корысти. Для меня это Дмитрий, наши дети и светлая память о бабушке, которую я навсегда сохраню в сердце.
