Мое детство прошло в небольшой деревушке Рязанской области. С малых лет я привыкла к работе на земле, к тому, что всё создаётся своими руками. Мы жили скромно, но с достойной простотой. Именно тогда во мне проснулась любовь к земле — не как к обязанности, а как к разговору с самой собой. Мне нравилось возиться на грядках, выращивать овощи, яблони, смородину. Это успокаивало, возвращало к истокам. Поэтому после свадьбы я твёрдо заявила: «Купим дачу. Не сразу — будем откладывать с каждой зарплаты».
Супруг поначалу скептически относился к этой затее, но, видя мою страсть, согласился. Приобрели старый домик с участком под Коломной. Всё шло хорошо, пока не вмешались его родители. Особенно свекровь, Людмила Степановна. Каждый её визит превращался в урок изящного презрения.
«Опять твоя свёкла? Прямо как в колхозе», — бросала она, едва глянув на мои заготовки.
«Наш сын не для того получал образование, чтобы копаться в грязи!»
Я молчала, сжимая кулаки. Не от стыда, а от недоумения — за что эта злоба? Я не принуждала, а звала разделить радость. Ведь работа на земле — не кабала, а лекарство для души.
Терпела долго. Думала — городские не поймут, у них иные ценности. Пока не узнала случайно правду, от которой расхохоталась бы, если бы не грусть.
Оказалось, родители мужа — сами из глубинки. Мать — из села под Смоленском, отец — из медвежьего угла Тверской области. Более того, их старики до сих пор живут там, в покосившихся избах, держат коз и кур. А они, перебравшись в столицу, вымарали деревню из своей истории. Словно стыдились, будто это клеймо.
И при этом она позволяла себе язвить: «Твой дом — как музей старьёвщицы! Эти рушёники, глиняные горшки… У нас только минимализм: ни пылинки, ни лишней безделушки».
А мне нужно именно это — чтобы каждая вещь дышала памятью. Пусть не стильно, зато по-домашнему.
Молчала годами. Но однажды, услышав в сотый раз «деревенщина», не сдержалась. Мы пили чай на террасе, а она, ковыряя вилкой мой пирог с ревенём, фыркнула:
«Фу, прямо как в сарае подано!»
Я улыбнулась и тихо произнесла:
«Знаете, Людмила Степановна, есть мудрость: человека можно вывезти из деревни, но деревню — из человека никогда. Только это не про меня. А про вас».
Она побледнела, веко задрожало. Попыталась парировать:
«Это ты мне?»
«И вам, и себе. Я своей деревней горжусь. А вы её прячете, как вор краденое. Вот и вся разница».
После этого насмешки прекратились. Даже будто уважать стала. Не отвергает теперь солёные грузди или малиновое варенье.
Я не злая. Но больно, когда тебя топчут за то, что в других живёт. Разве труд — позор? Разве корни — обуза?
Я — женщина, чьи руки знают землю. Не стыжусь ни печки, ни серпа. Умею доить корову и варить борщ. И не завидую тем, чьи стерильные квартиры похожи на больничные палаты. Потому что там, где нет прошлого — нет и будущего. А у меня оно есть. И никуда не денется.
