Иначе и быть не могло
— Здравствуй, Серафима. Как поживаешь? Давно тебя не видела. Дочка-то замуж не собралась? — остановила у лавки старую знакомую Марфа Игнатьевна.
— Давненько не встречались. А ты чего расспрашиваешь? Сватаешь кого? Моя Любаша не абы кого возьмёт. Воспитанная, книжки умные читает, — отрезала Серафима, не обрадовавшись разговору.
— Не гневись, Серафима, от книжек этих толку мало. Горе от ума, как говорится. Провыбираетесь — останется дочка вековухой, спасибо тебе не скажет.
— Не каркай. Уж не своего ли Васеньку сосватать норовишь? — парировала Серафима.
— Ох, Серафима, язык-то у тебя… — вздохнула приятельница.
— Пусть уж лучше книжки читает, чем по вечерам шляется. Вон у Аграфены дочка без мужа родила, да на шею матери внука бросила, а сама сбежала.
— А ты свою Любу в ежовых рукавицах держишь — тоже не дело, — не сдавалась Марфа Игнатьевна.
— Ты лезь со своими советами в наши дела, за своим Васей смотри, как бы совсем не запил, — Серафима подхватила котомку и зашагала прочь, бурча под нос: — Чтоб тебя век не видеть…
Дома Серафима поставила покупки на стол и заглянула к дочери.
— Всё книжки листаешь? Ещё Грибоедов писал, что от ума одно горе бывает, — выпалила она.
— Не Грибоедов, а Пушкин, — поправила Люба.
— Какая разница? Сбегай в лавку, молока нет. Или прогуляйся, сидишь целыми днями, зрение портишь, — буркнула Серафима.
— Мам, что за нападки? То не выпускаешь, то гонишь.
— Надоели мне эти разговоры. Дочка, я не против, чтоб ты судьбу устроила, да за кого замуж-то идти? — махнула рукой Серафима и вышла.
Люба закрыла книгу и задумалась. Мама растила её одна. Если ругала, говорила: «Вся в отца пошла». Маленькая Люба просила показать фотографию отца.
— Да где-то завалялась. Найду — покажу, — отмахивалась мать.
Повзрослев, Люба поняла: фотографии нет. Отец, возможно, даже не знал о её существовании.
Может, и правда, она в отца? В отличие от дородной матери, Люба была худенькой, с тонкими светлыми волосами. Брови и ресницы бледные, лицо казалось невыразительным. В десятом классе подруга перед танцами накрасила ей ресницы.
— На подружек насмотрелась? Ничему хорошему не научат. Быстро смой! — кричала мать, увидев подведённые глаза.
Парни Любой не интересовались. Вокруг хватало ярких девушек. Когда в институте очкарик Генка пригласил её в кино, она обрадовалась. Он, как и она, любил книги и был тихим. Однажды Люба позвала его домой, пока мама была на работе.
Как на грех, Серафиме вдруг стало плохо, и она вернулась раньше. Молодые просто обсуждали книги, но мать схватилась за сердце и сделала вид, что падает в обморок. Генка ретировался, а Люба выслушала столько, что зареклась приводить парней домой.
С Генкой ничего не вышло. Мать узнала, что он из провинции, и объявила: «Он за пропиской гонится! Пропишется — не выкуришь. Квартиру на двоих делить не дам, она мне кровью досталась».
После института Люба устроилась в библиотеку. Для школы она была слишком тихой.
— В библиотеке женихов не найдёшь. Одни бабки туда ходят. Говорила — поступай в медин. Меня бы лечила, хоть польза. Мужики врачей уважают.
Но Люба боялась медицины. Книги — другое дело. В них она проживала чужие жизни. В голове сложился образ принца, как у всех мечтательниц. Только в жизни такие не встречались. Знакомились вдовцы или разведённые, годившиеся ей в отцы. Если появлялся кто-то моложе, мать тут же находила в нём подвох.
Когда Люба пробовала бунтовать, мать хваталась за сердце: «Умираю!»
— Люба, пора съезжать. Иначе не выйдешь замуж. Года идут, рожать пора… Сколько тебе? — как-то спросила заведующая библиотекой Вера Степановна.
— Тридцать четыре, — потупилась Люба.
— Вот видишь. Чего ждёшь?
— Что делать? — робко спросила она.
— От матери уходи. Пока не поздно. Живи одна, — твёрдо сказала Вера Степановна.
— Как уйти? У неё же сердце…
— Уверена? По-твоему, приступы только при женихах случаются?
— Женихов-то и не было, — смутилась Люба.
— И не будет, пока мать не позволит.
— Она переживает. У неё, кроме меня, никого нет.
— Душит тебя заботой. Поезжай на море. Отпуск дам. Мать сама возьму на себя. Ты там не зевай. Море к романтике располагает.
Вера Степановна помогла, и Люба поехала к морю. Но там ею интересовались лишь сорокалетние ловеласы, искавшие развлечений.
Перед отъездом Люба сидела на берегу, любуясь закатом.
— Красиво, — раздался рядом голос.
Рядом стоял симпатичный мужчина чуть старше.
— Можно? — Он сел на камень. — Каждый день вас вижу. Всегда одна. Море располагает к раздумьям.
— Я тоже об этом думала, — смутилась Люба.
— Правда? Мы с вами мыслим одинаково.
Они разговорились. Гуляли до темноты. Общего оказалось много — книги, фильмы. На его руке не было кольца. «Может, мой шанс?» — подумала Люба.
Когда Антон поцеловал её, она не оттолкнула. Там, под южными звёздами, всё и случилось.
А наутро Люба уехала. Не спросила, где он живёт.
Вернулась загорелая, похорошевшая. Мать окинула её подозрительным взглядом. Вера Степановна сразу спросила, как дела. Люба всё рассказала.
— Даже не узнала, откуда он? Только имя? Ну, Любка… — покачала головой заведующая.
Когда Люба поняла, что беременна, пришла к ней.
— Что делать?
— Рожай. Другого шанса может не быть.
— А мать? У неё же сердце…
— Ничего. У меня в Питере сестра живёт. В газете работает. УстроИ когда через несколько лет Антон встретил Любу с сыном в парке, он сразу понял, что это его ребёнок, обнял их обоих и сказал: «Теперь мы будем вместе».