Я не могу его бросить. Он приносит столько хлопот… и столько нежности.
Оставить его одного надолго — невозможно. Не из-за того, что он нахулиганит или устроит беспорядок — просто он страдает. Страдает так, что либо отворачивается от миски, либо начинает рыть ямы у забора, будто хочет прорыть путь ко мне. А когда яма становится достаточно глубокой, чтобы спрятать в ней самое дорогое, он укладывает туда мои вещи — тапки, зарядку, очки — закапывает и сторожит, как златогривый дракон своё сокровище.
У него эпилепсия. С рождения. Он живёт с этим всю жизнь. И я — вместе с ним. Уже десять лет каждое утро и вечер я даю ему таблетки. Нет, он их не любит. Ни в каком виде. Ни в фарше, ни в сыре, ни даже в самом желанном лакомстве. Поэтому мне приходится брать его морду в ладони, класть лекарство на корень языка и ждать, пока не проглотит. Он смотрит на меня с мудрым пониманием, будто говорит: «Ладно, я потерплю» — а потом, сделав вид, что всё в порядке, уходит в угол, чтобы тайком выплюнуть пилюлю за диван. И возвращается с виноватым взглядом: «Прости, хозяин, не вышло».
Во время приступов он старается коснуться моей руки языком, словно шепчет: «Прости, что не могу защитить тебя сейчас». Я вижу, как он борется, как сопротивляется своему телу, как хочет оставаться сильным в моих глазах — и сердце сжимается.
Он глухо ворчит, если кто-то в доме повышает на меня голос. Его преданность безмерна. А если я валюсь с ног после смены, он ложится рядом и караулит, не уйдёт, даже если позовут на улицу.
От него летит шерсть. Даже после идеальной уборки она появляется в самых неожиданных местах — на кофте, в супе, на подушке. Но это уже часть жизни. Я не злюсь — привыкла. Это его шерсть. Как след, как напоминание: я ему нужна.
Он смешно просится на руки. И я бросаю все дела, сажусь на пол, обнимаю его, кладу голову на его бок. Поднять сорок килограммов безусловной любви — нереально. Но прижать к себе — необходимо.
С ним надо гулять. Очень много. Даже если ноги отваливаются, даже если веки свинцом налиты, я всё равно нахожу силы взять поводок и выйти. Потому что он ждёт. Потому что для него это не просто прогулка — это минуты, когда мы вместе, и этого достаточно.
Он не спорит, не учит, не даёт советов. Не зарабатывает деньги и не моет посуду. Не чинит розетки, не меняет лампочки, не рассуждает о жизни. Он просто есть. Молча. С верой, с преданностью, которой человек порой не достоин.
Он просто здесь. С мокрым носом, с тёплым взглядом, с тяжёлым вздохом, когда я ухожу. И с безумной радостью, когда возвращаюсь. Его любовь — не за что-то. Она — просто так. Без условий. Без «а вот если».
И когда хочется плакать, когда кажется, что всё бессмысленно, я смотрю на его морду. Его глаза спрашивают: «Всё хорошо?» — и я понимаю: да, я не один. У меня есть он.
«Если подобрать собаку с улицы, накормить и приласкать, она не оскалится. Вот отличие её от людей», — писал когда-то один мудрец. Теперь я знаю, что он имел в виду.
Я не могу его оставить. Потому что без него жизнь была бы тише… но и беднее.
