Сегодня Света устроила кошмар. «Неужели рехнулась?!» – в сердцах бросил я листок со словами про экспертизу, кулак невольно хлопнул по столу. «Опомнись, Настенька! О каком анализе речь?»
«Не кричи на меня!» – вспыхнула супруга, вскочив с дивана, глаза полыхают. «Я имею право знать! Сонечка – вылитый чужак! Сам видишь!»
«Она наша! – вырвалось у меня. – Наша кровь! И коли ещё слово об этой дьявольщине…»
«И что? – подбоченилась Настя вызовом. – Прогонишь? Давай! Только сначала выясним, чья дочка в нашем доме растет!»
Обрушился на стул, провел рукой по лицу. Мы скандалы знали, но такое – впервые. Даже в нищете прошлых лет до подобных обвинений не доходили.
«Настюша, что с тобой? – устало выдавил. – Откуда дурость в голову лезет? Мы же Соню из роддома вместе забирали! Помнишь?»
«Помню, – сквозь зубы процедила она. – Отчего же вопросов меньше?»
Подошла к серванту, вытащила альбом. Снимки легли передо мной на стол.
«Гляди, – ткнула пальцем. – Вот – годик. Светлые кудряшки, глазенки небесные. Три года – то же самое. А вот – пятнадцать. Волосы – темные, прямые, очи карие. Объясни, как могло так статься?»
«Дети меняются, растут, – попытался я. – Возраст переходный, гормоны…»
«Гормоны цвет очей не меняют! – оборвала. – И кудряшек в космы не превращают! Рост? На целую голову выше меня! Откуда, если мы с тобой невелики?»
Молча глядел на снимки. Правда: белокурая крошка стала статной темноволосой девчонкой с южным разрезом глаз – ни в мать, ни в меня.
«В прабабку кого-то, может, – неуверенно пробормотал. – Гены – дело темное».
«В какую прабабку?! – вспыхнула Настя. – Мои – русоволосые, твои – светлые! Предки – северного корня! Откуда восточная кровь?»
Вошла Соня. Высокая, стройная, коса темная до пояса, огромные карие глаза. Красавица – но чужая.
«О чем кричите? – спросила она, смотря то на меня, то на мать. – Соседи стучат уже».
«Пустяки, птичка, – поспешил я. – Мама устала».
«Отчего? – Соня присела на диван. – Опять начальство бесится?»
Настя пристально глядела на дочь. Соня – выдержанная, рассудительная, вовсе не взрывная, как мать. И внешне – не наша.
«Сонечка, – неожиданно спросила Настя, – не думала ты, отчего так не похожа на нас?»
«Настя! – возмутился я.»
«Что Настя? – повернулась она ко мне. – Пусть ответит. Ее дело касается».
Соня пожала плечиками.
«Не знаю. Не думала. Разве важно это? Вы – мои родители».
«Конечно, птичка, – обнял я девочку. – Мама просто не в духе».
Настя с горечью смотрела на сцену. Мы с дочерью понимали друг друга без слов, а она чувствовала себя чужой под родной крышей.
«Иди уроки делай, – буркнула она Соне. – Нам с папой поговорить надо».
Соня кивнула, вышла. Я глядел ей вслед, потом повернулся к жене.
«Зачем обижаешь дитя? – тихо спросил. – Она ни в чем не виновата».
«А кто виноват-то? – Настя села напротив. – Миша, хочу правды. Если дочь наша – экспертиза покажет. Если нет…»
«Если нет – что? – перебил. – На панель выставишь? Разлюбишь вдруг?»
Она замолчала. Вижу: и сама не знает, что сделает, если худшее подтвердится.
«Люблю ее, – выдохнула она. – Но правда нужна мне».
Подошел к окну. Двор: ребятня орет, мамаши с колясками. Жизнь течет – и нет места страху в ней.
«Настюша, а если правда – не та, что ждешь? – спросил, не оборачиваясь. – Что тогда?»
«Не ведаю, – честно ответила она. – Но жить в сомнениях больше нет мочи».
Вечером ворочался без сна. Утро – семья обычная. Вечер – бездна. Рядом ворочалась и Настя.
«Миша… – шепну
Сегодня утром, глядя, как Лиза, уже наша без всяких экспертиз, спит, я вспоминал её первые шаги и понимал: что-то стёрлось внутри, но что-то новое и крепкое, как родовая память тепла, выросло вместо растерянности и боли.
